Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Бесовское наваждение, — молвил Тарасов.

— Божий знак, — поправил его Лазарь.

…А Евхиму Буянову не повезло. Когда красноармейцы ворвались в хату, разомлевший от выпитого самогона Евхим не успел даже достать наган, как ему срубили голову. Потом Степан Рогачев привязал обезглавленное тело веревкой к седлу своего коня, и всю обратную дорогу в станицу Островскую оно волочилось за ним по грязи.

…Лазарь смотрел на станицу из березовой рощи. Он ждал Дарьюшку в условленном месте, не зная, придет та к нему или нет. Ведь об этой встрече они договорились пять дней назад во время их последнего свидания в ее доме — аккурат перед тем, как Евхим заметил прячущихся в саду людей и поднял тревогу.

Начинало темнеть. Солнце опрокидывалось за Авдеев курган, поджигая на прощание кроны деревьев. Будто огнем полыхнул, а потом начал медленно тлеть головешкой главный купол станичной церкви. В этой церкви Лазарь не был ни разу. Староверам запрещалось даже заходить за ограду в церковный двор — будто сам дьявол очертил незримую линию, за которую истинно верующим нельзя было переступать. А вот Дарьюшка часто в этом храме бывала. Когда они только еще начали встречаться, Лазарь был охвачен странным желанием — зайти вместе с ней в церковь и увидеть, как его всегда веселая огневушка подруга молится Богу, становясь там совсем другой, непохожей не себя — смиренной и тихой…

Хрустнула ветка. Лазарь направил на звук наган. Но тут же сбросил палец с курка. Из-за белых березок темным пятном выплыла Дарьюшка. Лазарь бросился к ней. Обнял девушку, размотал тугую косынку на ее голове. Целовал в губы, в шею, в глаза. Дарьюшка почти не отвечала на его поцелуи. Она просто приникла всем телом к нему и счастливо смотрела куда-то вверх. В небо.

— Живой! Живой! — только и шептала она то самое заветное слово, которое Лазарь и сам как заклинание повторял пять дней назад, убегая в дыму из станицы. Даже в сумерках он успел заметить, что лицо Дарьюшки сильно осунулось, под глазами залегли складки от пролитых слез. Будто обессилев, осела она на колени, продолжая обнимать Лазаря за ноги.

— Чего ты, Дашутка? — попробовал он подхватить, поднять девушку. Но потом сам опустился к ней.

— Голова что-то кружится. Я уж и не чаяла встретить тебя.

— А я тебя, мой воробушек. Как ты? Не обидели тебя эти изверги? — спросил Лазарь, гладя девушку по распущенным волосам.

Вместо ответа Дарьюшка тихо заплакала.

— Опозорена я навек, — этими словами она будто нож Лазарю в сердце вонзила.

— Кто? Рогачев?

— Да, — ответила Дарьюшка. — И брат его. И еще двое каких-то.

В голове у Лазаря помутилось. Он отлепил подругу от своей груди и сам упал лицом в траву. Теперь уже Дарьюшка гладила его по голове. Совсем как мать в детстве.

— Вот ведь как вышло. Прости меня, мой Лазорюшка. Я уж и петлю в амбаре приладила. Но не смогла себя убить, с тобою не попрощавшись.

Лазарь от этих слов подскочил. Стиснул ладонями щеки подруги и почти прокричал ей в лицо:

— Не смей! Мне без тебя жизни нет.

— А мне без тебя, — девушка обняла Лазаря за шею и принялась горячо нашептывать: — Ну вот и хорошо. А давай, милый мой, вместе застрелимся. Вот так, обнявшись, друг дружку убьем из твоего нагана, и, может быть, сразу на небесах в обнимку проснемся.

Лазарь притянул Дарьюшку к себе.

— Не проснемся. Не встретимся. Грех. Гореть в аду после этого.

— Что же делать тогда? — спросила девушка растерянно. — Ведь жить дальше сил не осталось.

Лазарь задумался. ВРАГ опять загнал его в черную трубу.

— Я убью их. А потом мы с тобой убежим.

Дарьюшка тяжело вздохнула в ответ.

— Не смогу я бежать. Как тятю брошу? Он с кровати совсем не встает, как дитя малое сделался. Стыдно будет жить с думой о том, как он мучается.

Отец Дарьюшки и вправду в последние полгода превратился в обузу. Вернувшись с японской войны, и так еле ходил — все на костыль опирался. А после того, как на Пасху, напившись, упал у себя на крыльце и сломал еще и здоровую ногу, — слег окончательно. Даже сесть на кровати не мог. Приходя тайком к Дарьюшке, Лазарь слышал, как ее отец по ночам в соседней комнате то храпит, то стонет. Оставить его, беспомощного, в Островской было не на кого. Получается, связана она по рукам и ногам. А вместе с нею и Лазарь.

— Ну тогда я прямо сейчас в станицу пойду, — объявил он. — А там уж как повезет. Может, и достану этих гадов.

— Не ходи. Голову Евхима на кол нанизали и воткнули в землю у сельсовета. И твою голову так же выставят. Позор-то какой!

Услышав про Евхима, Лазарь внутренне содрогнулся, но решения не переменил.

— Вот и за Евхима заодно посчитаюсь.

Он хотел отстранить от себя Дарьюшку. Но та обвила его шею руками.

— Дай хоть полюблю тебя напоследок.

Теперь девушка клонила Лазаря вниз. Искала губами его губы. А он вдруг представил, как несколько дней назад телом его подруги тешились братья Рогачевы и еще какие-то двое неизвестных ему мужиков. Почему-то вспомнился замутненный, оскверненный кровью Федора Крымова родник в Игрищах. Лазарь инстинктивно попытался освободиться от дарьюшкиных объятий, но девушка не отпускала и, будто подслушав его мысли, зашептала:

— Да, знаю. Нечистая я. Но душу мою ни за что им не испоганить. Душа моя до последнего денечка будет только с тобой. Обними, Лазорюшка, меня крепко-крепко. И до самой смерти не отпускай.

Лазарь отнес Дашутку в шалаш. Там пробыли они до рассвета. И было Лазарю так хорошо, как никогда еще не было. То плача, то смеясь, то нежно, то грубо обнимал он свою подругу. Сладость и горечь, тепло и холод попеременно волнами накатывались и разливались по телу. Происходило что-то важное, что-то главное в жизни. Лес затих торжественно и испуганно, как тогда в Игрищах, когда Лазарь вымаливал и не смог вымолить воскрешение отцу. Его чувства стали во сто крат острее. Он слышал, как где-то наверху звенят колокольчики. Он отчетливо понимал, что между горьким отчаянием Игрищ и сладким отчаянием этой ночи есть незримая, но крепкая связь. А еще чудилось ему, что на них с Дарьюшкой смотрит из темноты сам Господь Бог.

Геннадий потерял ориентацию в пространстве и времени. Не знал, далеко ли его увезли от дедова дома, в котором остались сын и жена. Не понимал, что снаружи — день или ночь. Иногда он пил воду из одной бутылки, мочился в другую, а все остальное время был в полузабытьи, не различая, где сон, а где явь. Даже во сне вновь и вновь прокручивал в мозгу события последних дней, то паниковал и впадал в отчаяние, то слегка успокаивался и пытался анализировать ситуацию, подбирал слова и аргументы в свою защиту перед непонятной угрозой. А еще грезил о Полине и Ваське, вспоминал кадр за кадром счастливые моменты своей прошлой жизни.