Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

Кауров выронил консервную банку. Каждое Серегино слово как молот обрушивалось на него. И Рогачев явственно видел, как низко опущенная голова кровного врага неуловимо сотрясалась от этих ударов.

Внезапно голова вскинулась. И на Серегу уставились красные мокрые неживые глаза.

— Ты сделал это? — то ли спрашивал, то ли молил Кауров сдавленным голосом.

Рогачев не ответил. Он усмехнулся.

— Ваша слабость и трусость — вот корень зла, — Серега подмигнул Геннадию и добавил: — А никакая не синица покровская.

Дальше произошло непредвиденное — Кауров метнул в него стакан. Боксерская реакция не подвела, Серега успел дернуть головой влево. Стакан рассек воздух над правым виском. Рогачев автоматически, как на тренировке, уйдя от удара, кинул в противника правый хук. Но кулак обрушился в пустоту — Кауров, опередив его на какие-то доли секунды, рванулся в сторону. С разбегу сиганул в речку. За ним тут же, не раздеваясь, прямо в кроссовках бросились в воду Михалыч и Маргел. Рогачев, наблюдая за погоней с берега, на всякий случай расстегнул наплечную кобуру.

Река в ширину была метров двадцать. Кауров плавал хорошо. Когда он выбирался на другой берег, Михалыч с Маргелом были только на середине. Серега достал свой ТТ.

Когда мокрые злые кореша, наконец, форсировали водную преграду, расстояние между ними и Кауровым составляло уже метров тридцать. Рогачев прицелился в беглеца. Но потом опустил ствол. Стало ясно — Каурову не уйти. Бегать он был не мастак, да и физическое состояние сказывалась. Он спотыкался и падал. Рогачев убрал пистолет в кобуру. В следующее мгновение Дрозд настиг Каурова и свалил его с ног ударом кулака промеж лопаток.

Серега защелкнул кобуру и любовно поправил ее. За рекой Михалыч с Маргелом отводили на беглеце душу, горячо благодарили его ногами за водные процедуры.

Все произошедшее резко улучшило Рогачеву настроение. День был чудный, теплый. Речка переливалась на солнце. Порывы ветерка ласково ерошили Серегины волосы. Трава парила, наполняя воздух душистыми ароматами. А верные друзья под пение птиц и стрекот кузнечиков волочили за шкирку Серегиного кровного врага…

Нет, все-таки не зря они ездили в Петербург. Это было самое странное дело, которое Рогачев проворачивал в своей жизни. Начавшись едва ли не как отцовская причуда, оно постепенно наполнилось для Сереги почти священным смыслом. Распутывая этот старинный узел, он сам впутывался в какую-то важную большую игру, проникался ею, явственно ощущая рядом присутствие высшей силы. Нежданная помощь приходила в самые критические моменты, когда Серега и его товарищи оказывались в тупике и уже были готовы отступиться… Кто-то невидимый, неведомый играл на его стороне. Играл в его команде, играл с ним в пас. А ведь и пьяный Кауров тоже о какой-то команде только что говорил! Есть, есть тут какая-то связь! Рогачев не понимал, но ощущал ее. И от этого у него дух захватывало. Размотать до конца этот клубок — вот теперь смысл его жизни.

…Перейдя назад речку вброд, насквозь мокрые Маргел с Михалычем вытащили на сушу тело Каурова и швырнули к ногам Рогачева. Пленник был без сил. Он лежал на спине и хватал воздух, как выловленная рыба. Глядя на Каурова, Серега подумал, как же хорошо здесь, на берегу речки, в отличие от сумрачного, сырого, тесного Петербурга. Он чувствовал себя частью чего-то настоящего. Частью великой силы, давшей жизнь ему, реке, траве и кузнечикам. А может, и не нужно ничего понимать? Не нужно разматывать никакие клубки, пытаясь постичь смысл событий? Может, нужно просто делать то, что должно? Кузнечикам и птицам — петь свои вольные песни, ветру — гулять и расчесывать травы, реке — переливаться на солнце, солнцу греть землю и душу. А Сереге — везти кровного врага в клетке на место пролитой крови. Все это и есть правильная счастливая жизнь!

Рогачев подошел к лежащему на земле Каурову, заслонив ему собой солнце. И сверху вниз заглянул в глаза сломленного врага. У Каурова был безразличный, потухший, неосмысленный взгляд парнокопытного животного, еще живого, но уже почти придушенного хищником. Серега видел по телевизору, как львы или волки, прежде чем убить пойманную жертву, облизывают ее или даже играют с ней. И поймал себя на мысли, что ведет себя с Кауровым точно так же.

Геннадию не хватало воздуха. Но делать глубокие вдохи он больше не мог. Каждый из них теперь отдавался болью в ребрах. А еще после кильки и водки дико хотелось пить.

Снова оказавшись в клетке, он быстро влил в себя остатки воды из пластиковой бутылки. И теперь не знал, чем утолять жажду. Под ногами валялась другая бутылка — с мочой. Но он внутренне содрогнулся от одной только мысли об употреблении этого напитка. Пробовал высасывать влагу с воротника своей мокрой рубашки. Выжимал себе в рот с рукавов капли то ли воды, то ли собственного пота. Потом вспомнил о сырой картошке. В ней ведь тоже есть сок или жидкий крахмал. Геннадий засунул руку в задний карман джинсов и извлек оттуда оружие — крышку консервной банки. Он подобрал ее во время своей неудачной попытки к бегству. Выбираясь на другой берег реки, поскользнулся и упал возле оставленного туристами кострища и мусорной кучи. Там и валялись пустые консервные банки и срезанные с них крышки, одну из которых Геннадий схватил. Он надеялся, что крышка может ему пригодиться. И уже начала пригождаться. Он очистил ею одну из картофелин, найденных на полу. Потом разрезал ее пополам. Лизнул влажный срез. Рассек картошку еще в нескольких местах. Обсосал мокрые кусочки. Да только была ли на них влага, так и не понял. И уж точно утолить этим жажду оказалось нельзя. Стало только хуже. Защипало язык и порезанные десны. И от этого захотелось пить еще больше. До облизывания картошки во рту и в горле было просто сухо, но картофельный крахмал запустил в организме Геннадия какую-то химическую реакцию. И теперь там разгорался настоящий пожар. Слюны не было. Язык намертво прилип к горячему наждачному небу. Вскоре каждый вдох, каждый выдох уже были наполнены жаром. Не только во рту и в горле, но и в груди заполыхала топка. Пламя перекинулось в мозг — плавились, сгорали последние мысли. Огонь жажды, казалось, выжигал все внутри. Выжигал все, что до сегодняшнего дня было Кауровым. Геннадий чувствовал, что в нем происходят необратимые перемены, что он превращается в какое-то другое, огнедышащее существо…

Долго ли, коротко ли продолжалась адская мука, но и ей пришел конец. Пришел в тот момент, когда изнутри подожженный, почти потерявший рассудок Геннадий уже перестал различать: то ли машину трясет на ухабах, то ли его тело трясется в конвульсиях. Он не помнил, как его достали из клетки, как сняли наручники. Очнулся только с первым вожделенным глотком жидкости на губах. Геннадий увидел над собой большую пластиковую бутылку фруктового лимонада и усыпанное звездами черное небо. Жадно пил теплую, бурлящую в горле кислую шипучку и, как завороженный, смотрел на звезды. Прохладный ночной ветерок обдувал разгоряченное тело. Впервые за несколько суток нервного изнеможения и физических мук Геннадий подсознательно ощутил что-то хорошее. Там, в спокойном мерцании звезд, да и в самом их огромном количестве заключена была сила, которую было нельзя не почувствовать. По спине, вопреки всему, побежали мурашки надежды…