Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Хватит лакать! Во присосался, — с этими словами щербатый бугай, который, оказывается, все это время и поил Геннадия лимонадом, вырвал горлышко из его губ.

— Приехали. Шагай вперед, — раздался за спиной грубый голос, и на глаза Геннадию легла тряпка, тут же стянутая в очень тугую повязку. Потом чья-то рука властно подтолкнула Каурова в спину. Он неуверенно двинулся в указанном направлении.

Жажда кончилась. Но, странное дело, огонь в его груди остался. Только теперь эта топка изрыгала не мучительный жар, а спокойное приятное тепло.

— Давно полыхает? — раздался вдруг вопрос за спиной. Пока изумленный Геннадий соображал, что ответить, за него это сделал кто-то другой.

— Второй день. Верно, молния угодила. Быстро занялось.

При слове «молния» Геннадий невзначай коснулся кармашка на джинсах. Продолговатый камушек был на месте.

Загадочный разговор прекратился. Дальше шли молча. Ноги рассекали невидимую высокую траву. Земля была рыхлой. Потом она уплотнилась, а трава исчезла. Очевидно, теперь идти приходилось по дорожной колее. Стоило сбиться с нее, под ногами опять появлялась трава, но Геннадия тут же тычком в левый или правый бок снова ставили на дорогу. Неожиданно твердая земля превратилась в песок, а путь устремился в гору. Дыхание людей вокруг участилось. Идти стало трудно, но зато темнота под повязкой на глазах слегка просветлела. Откуда-то слева наползал золотистый свет. И чем выше они поднимались, тем больше было перед глазами этого золота. Прямо как в том сне, когда Геннадия расстреляли, а дед Лазарь не дал ему раствориться в небесной красоте. Только теперь вместо золотой синевы его окружала золотая чернота…

— Красота, — раздалось у Геннадия над правым ухом.

Что за чертовщина! Его мысли и чувства опять подслушали. Происходило что-то в высшей степени странное, потустороннее. «Мы не люди. Мы ангелы», — снова вспомнились Геннадию загадочные слова главного мучителя. Разве ангелы могут быть жестокими подонками с бритыми затылками и щербатыми рожами? А если все-таки могут?

Раздался лязг отпираемого замка, и Геннадия втолкнули на деревянные ступеньки. Потом дальше — внутрь какого-то помещения. Там с его глаз сдернули повязку. Все равно было темно. Впрочем, сквозь узкое занавешенное окно в комнату проникал слабый, тот самый золотистый свет. Для фонаря слишком мутный, для луны — слишком яркий.

«Значит, и вправду что-то полыхает, — догадался Геннадий и вздохнул с облегчением: — Значит, не ангелы».

Комната, в которую его привели, была маленькая, с низким потолком, две двери, одно оконце. За дверью напротив слышалась какая-то возня.

Геннадию ударил в лицо луч фонарика. Кто-то слепил его и ничего не говорил. Геннадий щурился, отводил, прятал взгляд. Луч гонялся за ним.

— Не-а. Не спрятаться тебе, не скрыться, даже не пробуй, — подал, наконец, голос осветитель, в котором Геннадий узнал главаря.

У кого-то зазвонил мобильник.

— Вот уж не думал, что здесь берет, — удивился кто-то, чей голос показался Геннадию знакомым. — Батя звонит. Не терпится ему… Да, батя. Привезли… Ну вот, так и знал — оборвалась связь.

«Что еще за батя?» — встревожился Геннадий от новой загадки.

— Так чего, приедет он? — спросил главарь.

— Да я не понял. Сигнал пропал.

— Надо будет рации из города привезти.

— У тебя рации есть?

— Армейские. Из Южной Осетии.

— И какая у них дальность связи?

— При таком рельефе местности километров пятнадцать спокойно возьмет.

— Что ж, этого достаточно. Вези. Хотя, может, и не понадобятся они. Может, и не придется долго его тут держать.

Геннадий узнал много нового: Южная Осетия, пятнадцатикилометровая зона покрытия, которой хватит для связи с неведомым батей, и, наконец, неясность даже для этих людей его, Геннадия, дальнейшей судьбы. Они не знают, сколько его придется держать в плену. Но от чего зависит этот срок? От суммы выкупа, от чьего-то приказа, или от того, как он себя будет вести? Быть может, этим людям требуется его согласие на участие в каком-нибудь преступлении? Геннадий терялся в догадках, но главное, что он для себя с радостью понял: его могут и не убить.

Дверь в комнату напротив распахнулась.

— Готово! — сообщил из темноты голос щербатого.

После этого известия Геннадия сзади кто-то схватил за шкирку. А луч фонаря уперся в пол — в дверцу погреба. На ней красовался новенький, еще в масле, засов. Его только что привинтили. Рядом на полу валялась отвертка.

«Так вот где теперь придется находиться — в погребе, — догадался Геннадий. — На смену пытке жаждой придет пытка холодом».

Мускулистая рука щербатого подвигала засов. Потом распахнула дверь погреба.

— На колени, — услышал Геннадий команду над своим ухом. И тут же получил тычок кулаком в поясницу. Он проворно присел, не давая повода бить себя дважды. Из погреба дыхнуло холодом. Тут же в его черное чрево устремился луч фонаря. Он выхватил из темноты несколько предметов.

— Вон тулуп, в него можешь кутаться, в канистре — вода, в мешке — сухари, ведро — вместо параши, — объяснил голос над ухом. — Все, экскурсия окончена. Полезай!

Пока Геннадий спускался по деревянной лестнице, она скрипела, трещала, стонала под его тяжестью, как какой-нибудь расстроенный народный музыкальный инструмент.

Дверь погреба громко захлопнулась, едва не ударив Геннадия по голове. Вокруг сгустились холод и тьма. Но в груди у него по-прежнему было тепло.

Овчинный тулуп оказался короток. Но Геннадий нашел выход. Помимо мешка с сухарями, в погребе обнаружились еще мешки с какой-то сухой травой. В один из них Геннадий засунул ноги — они быстро согрелись. Другой мешок положил под голову.

Все сухари были из черного хлеба — большие, некоторые размером с полбуханки. Совсем не те соленые ровные тоненькие сухарики, которые делала в духовке его мать, и не те пропитанные маслом жареные гренки, которые подают в питерских пивбарах. Эти сухари были из другой, суровой жизни — кислые, с привкусом плесени. И еще твердые, как камень — их нельзя было грызть, а только разбивать, крошить о ведро и потом размачивать во рту. Эта сушеная кислятина стала вкусом его заточения. А запахом заточения стал аромат неизвестной сушеной травы из мешков, которым был пропитан весь погреб. Он перешибал вонь мочи из ведра, он стоял в носу и, казалось, проникал в мозг и в кровь, явно оказывая на ослабленный организм Геннадия тонизирующее воздействие.

В погребе на него сошла блаженная тупость. Притупилась боль. Притупился страх. Ощущение паники, неотступно преследовавшее на протяжении последних дней, исчезло. Градус эмоций понизился. Даже мысли изменились. Дурман-трава ли была причиной тому, но мозг теперь ставил блоки опасным переживаниям — тем, что забирают последние силы. Геннадий заметил, что почти не может думать о Полине и Васе. Мысли о них всякий раз обрывались. На них не получалось сосредоточиться. Как не получалось толком додумать до конца ни одну мысль о возможной смерти. Наверное, это была неизвестная ему защитная функция организма.