Николас Фрилинг - Загадка белого «Мерседеса»

— Пойдемте куда-нибудь выпьем.

— Разве полисмены пьют с людьми, на которых заведено дело?

— Не знаю, как остальные. Лично я только этим и занимаюсь. Невозможно же разговаривать на улице, опираясь на этот чертов велосипед. Пошли в «Виниколь», это недалеко. — Она колебалась. — Полицейские никогда там не бывают, слишком дорого.

— Тогда ладно. — Она не выказывала смущения, не пыталась нервно острить.

«Для своих двадцати лет она выглядит девчонкой, но умеет владеть собой», — подумал он.

В баре он окинул ее медленным пристальным взглядом, который у любого, кроме полицейского, показался бы грубым. Она была мило одета, в чулках сегодня, нарядные туфли, помада, серьги.

— Перно?

— Безусловно!

— Помада, я вижу. Полный парад?

Она усмехнулась.

— Это стало необходимо. Пребывание в тюрьме омерзительно, не так ли?

— Я ведь пытался вас предостеречь.

— Пытались, и я вам благодарна.

— Мне очень нравится ваш костюм.

— Да, от Кастильо. Вам этот жаргон понятен?

— Достаточно, чтобы знать, что это означает кучу денег.

Она с наслаждением пила перно.

— Означает значительно выросший уровень нравственности. Я сэкономила кое-какую сумму — последнее из того, что осталось от отца. В банке были так любезны, что позволили мне взять ее, — со свирепым ударением. — И я страшно расчетливо потратила все на строгие туалеты, которые не выйдут из моды. Как я ненавижу банки! — Она посмотрела на Лейдестраат равнодушными глазами. — Пусть они все лопнут?

— Что?

— Пусть они лопнут. Вы поглупели, или что?

— Я понял. Меня это тоже касается?

— Да, вас тоже.

Он усмехнулся.

— Эта идея — не что иное, как хорошо известная реакция на пребывание в тюрьме.

— Может быть. — Она пожала плечами. — Но я думала об этом и до тюрьмы. Во всяком случае, здесь я не останусь. Я еду в Брюссель. В Бельгии или во Франции девушка может работать кем угодно; и на нее при этом не смотрят, как на сумасшедшую. Я могу получить работу подсобницы в гараже. Я хорошо разбираюсь в машинах. Мне все равно, что делать, но я отказываюсь быть секретаршей или ресторанной «хозяйкой», или еще чем-нибудь таким же дурацким, что здесь считается приличным для девушки. Все это унизительно; это просто вид благопристойной проституции, все эти профессии. И никто этого не понимает! Посмотрите на себя, на лице вежливое недоверие! Вы, наверное, даже не поверите, что я до сих пор девушка. Теперь, когда я побывала в тюрьме, я уже, вероятно, ни на что не гожусь, кроме как стать высокооплачиваемой проституткой, выезжающей по телефонному звонку. Но мне наплевать! Я хочу быть сама себе хозяйкой. Я устала быть леди! Я бы с удовольствием поехала строить дороги куда-нибудь, где умеют с уважением относиться к женщине!

— А здесь никто не умеет, не так ли? — Да, это было очень по-детски, но он понимал, что она хочет сказать; в этом и была его беда: он всегда понимал, что другие имеют в виду.

— Нет, никто. Но все-таки спасибо за выпивку. Чего им теперь ждать от меня? Я была в тюрьме, значит я — падшая женщина.

Он смотрел, как она скользила по мостовой. Не так уж она и хороша собой, но в ней есть свое очарование; очень приятно смотреть на эту стройную красивую фигуру в элегантном костюме. Он представил ее себе в комбинезоне; а что, — в нем она тоже будет хорошо выглядеть, перегнувшись, чтобы протереть ветровое стекло. Он засмеялся. Нет, серьезно, — она хорошо будет выглядеть: аристократичная и независимая, презирающая эти большие сверкающие машины. У нее была хорошая идея; он согласился с ней и полагает, что она добьется успеха. Ей будут давать хорошие чаевые, и у нее наверняка будет более здоровый образ жизни, чем у этих болезненных маленьких машинисток.

Он рассмеялся опять при мысли о том, что любой жирный делец, который осмелится пошлепать по твердому мальчишескому заду Люсьены, получит хорошую оплеуху и добрую порцию жаргонных словечек впридачу.

За два года он ни разу не видел Люсьену, хотя временами вспоминал о ней. Как у Роберта Браунинга: «Что же с Уэйрингом случилось с той поры, как он исчез?» Слишком о многом надо было ему подумать. И чаще всего — о скучных деталях грязных дел. Обыденное существование служащего полиции в большом городе, вопреки ожиданиям, редко может показаться интересным любителю. Даже читатель криминальных романов, в конце концов, пресыщается трупами, а в реальной жизни они обычно жалки и противны.

Мало захватывающих событий было у него на протяжении этих двух лет. Иногда бывали дела, связанные с контрабандным провозом морфия, или шантаж, или торговля женщинами — ему досталось только одно из них, но оно оказалось скучным и противным. У него, конечно, не было таких дел, которые попадают на первые страницы газет, что обычно является хорошим способом привлечь к себе внимание начальства. На это нужно везение.

Когда он столкнулся с белым «мерседесом», то был, естественно, доволен, почти взволнован, по той недостойной причине, что почуял — это дело потянет на газетные заголовки. «Пусть только попробуют оттащить меня от него, — думал он. — Как раз то, что мне надо, — поздравлял он себя, — прямо на заказ! Таинственный, богатый, фотогеничный; публика ни черта в этом не поймет. Правда, я тоже, в данный момент, но, вероятно, все окажется не труднее обычного». И появилось это дело в подходящую пору, когда ничего особенного не происходило — история с бешеной собакой уже утратила новизну. Потом, годы спустя, ван дер Вальк часто не без горечи смеялся над тогдашними своими размышлениями.

Все началось с полицейского, шагающего по Аполлолаан. Он заслуживает внимания потому, что если бы не он, то никто не заметил бы машину, и ее бы украли, и тогда ван дер Вальк мог бы сесть в галошу. Он остался благодарен этому полицейскому.

Полицейский тихо прохаживался безо всякого дела, убивая время до конца смены. Мундир его полинял, швы на спине побелели, а бриджи были скользкими на сиденье, как мокрое мыло. Кепи выглядело приплюснутым, а кобура револьвера была удобно передвинута на поясницу. Он наслаждался прогулкой; ему очень хотелось бы засунуть руки в карманы. Это несущественно, но он прослужил семь лет, и по действующим правилам был переведен на должность старшего агента. Он никогда не совершал ничего такого, чем бы заслужил это повышение, но именно теперь, хотя он этого и не подозревал, ему предстояло начать.

Увидев белый «мерседес», он остановился, чтобы на досуге поразглядеть его. Это была новейшая модель, 220Е, с инжекторным двигателем: прекрасная машина! Однако, он уже видел их раньше. Внимание его привлекала скорее окраска. В Голландии белыми машинами не обзаводятся. Немцы или французы, у них часто бывают белые машины, но, как известно, в Голландии каждому, все немцы вульгарны, и все французы легкомысленны. Маленькая машина может, пожалуй, быть красного или желтого цвета, или даже оранжево-терракотового, — у вас дешевая машина, так что с вас спрашивать! Но большая машина — машина крупного дельца — должна быть черной или серой, ну, в крайнем случае, темно-синей, хотя и на это смотрят неодобрительно. Все же остальное — просто неприлично!