Буало-Нарсежак - Любимец зрителей [сборник]

Шаван подсчитывал, будучи уже не в состоянии сделать глоток.

– Она находится у кого-то на содержании, – предположил Офруа. – Наверняка за кулисами ее жизни стоит мужчина, который ссужает ее деньгами. Исчезая из нашего поля зрения, она живет с ним. Лично мне Лейла рисуется в провинции, в красивом особняке… Садовник… возможно, верховая езда.

Шаван поперхнулся и спрятал лицо в салфетку. Офруа встал и пошлепал его по спине. Шаван промокнул глаза, полные слез.

Окорок поднесли на длинном блюде под густым соусом кровавого цвета.

– Beautiful! – вскричал Офруа. – Положите себе кусок побольше, чтобы отдохнуть от слонового хобота и змеи во фритюре.

– И что же вы собираетесь делать дальше? – поинтересовался Мансель. – Намерены вернуться в строй и наверстать упущенное?..

– Не знаю еще.

– Вы ликвидировали свое дело или приехали в отпуск?

– Ликвидировал.

– Объясните ей все это, – с полным ртом сказал Офруа. – Откройте перед ней свои чековые книжки, и она откроет вам свое сердце. А ведь с этим кабанчиком нам свинью не подложили, верно?

Раймон Оливье остановился перед ними, и тут началось затянувшееся обсуждение рецептов приготовления блюд из дичи. Шаван исподтишка поглядывал на часы. Сытый по горло этим гнусным обедом, он, однако, еще не насытился мерзкими подробностями. В течение стольких лет он был лишен этой женщины, которую оспаривали у него другие мужчины, и теперь испытывал жгучую потребность знать о ней все, стать ей близким задним числом, если уж не состоялся как любовник. Когда Раймон Оливье отошел, он задал вопрос, давно уже не дававший ему покоя:

– А что, это занятие опасное?.. Ведь в конечном счете ей может позвонить кто угодно. (Он вспомнил таинственный звонок по телефону.) И поскольку известно, что она располагает средствами…

– Риск тут не исключен, – допустил Мансель. – Но не на уровне Лейлы. Однако вы кое-что мне напомнили. Она всегда принимала большие меры предосторожности, например, когда нам случалось вместе выходить в свет. Она наблюдала за тем, что происходит вокруг, якобы глядясь в зеркальце и поправляя макияж. Я даже как-то спросил ее: «Чего ты боишься?» Разумеется, она подняла меня на смех.

Он умолк, а Офруа заговорил:

– Кстати, о деньгах…

Разговор перешел на политику.

– Прошу прощения, – извинился Шаван. – Короткий звонок, и я опять с вами.

– А как насчет десерта? – бросил ему Мансель.

– Кофе и мороженое.

Шаван направился к телефону и набрал номер Людовика.

– Крестный, ты не против заменить меня в больнице сегодня после обеда? Мне нужно сделать кучу покупок, а мое присутствие там необязательно.

Он не мог сказать Людовику правду: видеть Люсьену сегодня – выше его сил.

– Нет проблем, – ответил Людовик. – Времени у меня хоть отбавляй.

Шаван повесил трубку. Ему не хотелось больше ни с кем говорить. Вернувшись к честной компании, он объявил:

– Неотложное свидание. Вынужден вас покинуть.

И залпом выпил свой кофе.

– Не с Лейлой ли, случайно? – подмигивая, предположил Офруа.

Из гардероба принесли его пальто.

– Надеюсь, мы еще свидимся, – сказал Мансель. – Ежели я вам потребуюсь – мой номер значится в телефонном справочнике… Патрис Мансель…

– Не забудьте, – присовокупил Офруа, – передать Лейле от нас нежный поцелуй.

Шаван сбежал. Он испытывал потребность спрятаться дома, закрыть ставни, ни о чем больше не думать. Но стоило прийти в эту квартиру, как она вдруг показалась ему чужой, внушала отвращение. Его воротило от всего: Офруа, кабанчик, Люсьена, ее миллионы, любовники… Лоб у него вспотел. Он повалился на кровать, и его тут же одолели вопросы. Вопросительные знаки танцевали, как кобры. Это подобие послеобеденного отдыха, прерываемое судорогами всего тела в испарине и стонами, продержало его в постели между сном и бодрствованием до самого вечера. Когда же он выплыл из тумана, разбитый телом и душой, одна мысль пронизала его лучом света: «Послезавтра я буду уже далеко! А на остальное мне плевать!»

Через день, как только Шаван отправился в путь с ключом от вагона в кармане, он осознал, что все безвозвратно изменилось. Начать с того, что приходилось всю дорогу отвечать друзьям: «Да, дело пошло на поправку… Да, надежда есть». И тому подобное. И потом, когда после короткой радости – вновь обрести свою поездную бригаду – он призадумался над ситуацией, то обнаружил нечто непредвиденное. В сущности, его больше не тянуло уезжать из Парижа. Будь на то его воля, он прямо сейчас вернулся бы на бульвар Перейра ждать очередного посетителя. Чтобы, проникнув в суть драмы, наконец-то все узнать об этой Лейле, чьи метаморфозы вполне похожи на вызов. И когда поезд тронулся, вместо удовольствия почувствовать, как у него расслабляются мышцы ног, он почувствовал, как у него непривычно сжимается сердце, словно он впервые оставлял дома любимую женщину, которая не была ни Люсьеной, ни Лейлой, не имела имени, но внезапно стала ему дороже всего на свете. Потом, мало-помалу, его привычные движения вновь обрели уверенность. Он углубился в дела, и в его душе появилось что-то окутанное туманом, сродни зимнему пейзажу, плывущему за окнами. Лишь одно можно было сказать с уверенностью: коль скоро он решил порвать с Люсьеной, значит, он учуял в ее поведении что-то настораживающее. Но если Люсьене было так скучно жить с ним, то почему она не взяла на себя инициативу развода? Ибо, по здравом размышлении, это и есть вопрос вопросов. Все доказывало, что она любила роскошь. Разведенная, свободная от брачных уз, она могла бы зарабатывать вдвое больше. А между тем она соглашалась возвращаться в их неказистую квартиру, ждать неказистого мужа, чтобы вести рядом с ним такое нудное существование. Портрет, ресторан «Милорд», миллионы в плюшевом медвежонке, заемная расписка Леони Руссо – все это детали головоломки, которые никак не складывались в цельную картину, поскольку ее центральной деталью, которая помогла бы раскрыть общий смысл, как раз и являлась сама Люсьена. Люсьена у себя дома. Люсьена день-деньской с сигаретой в зубах и книгой в руке.

Если семейная жизнь была для Люсьены ярмом, то почему она не сбрасывала его? Шаван уже задавался таким вопросом и теперь ясно видел, что предполагаемые обвинения не выдерживали критики. Люсьена сделала выбор. Страх, внушаемый ей Людовиком, был недостаточным основанием для того, чтобы удерживать ее при муже. За пределами таких размышлений Шаван продвигался только ощупью. Согласилась бы она на развод, если бы правда стала для нее очевидной? Или же притворилась, что исправляется, лишь бы усыпить его бдительность? Но почему, господи, почему?

Шаван сдался и пошел спать. Насколько он, бывало, стремился уехать подальше от Парижа, настолько теперь сгорал от нетерпения туда вернуться. Он плохо спал и явился в вагон-ресторан задолго до положенного времени. Он позабыл снести свои две куртки в стирку и дал себе зарок постирать их по возвращении. Они выглядели под стать хозяину – помятые, несвежие, но это его как-то не удручало. Он чувствовал, как по милости Лейлы измарали его душу. Так чего уж тут говорить о внешнем виде…