Анатолий Степанов - Любить и убивать

Сырцов тяжко вздохнул и стал задавать вопросы:

— Как зовут… девочку?

— Вы ироничны не по делу, — злобно отметила Светлана Дмитриевна. — Она действительно еще девочка.

— Недоразвита, что ли?

— Да как вы смеете! — грудным голосом возмутилась она и тут же, поняв, что ее провоцируют, сдержанно ответила: — Просто несколько инфантильна, мало сталкивалась с грубыми реалиями нашей жизни. А развита… Весьма и весьма развита моя Ксения.

— Умственно и физически?

— Умственно и физически, — стойко подтвердила она, решив ни за что не поддаваться. — Вы настойчиво пытаетесь добиться того, чтобы я в возмущении вскочила с кресла и навсегда убралась из вашей квартиры, из вашей жизни, из ваших дел, Георгий Петрович. Не пытайтесь. Не добьетесь.

— Вы где живете, Светлана Дмитриевна?

— На Фрунзенской набережной.

— В пентхаузе?

— Вы знаете нас? — настороженно спросила она.

— Нет. Догадался. Вы должны, вы просто обязаны жить в пентхаузе…

— Что вызывает в вас неукротимую классовую ненависть, — за него продолжила фразу Светлана Дмитриевна. Зубки показала.

С плебейским «Ха!» Сырцов улыбнулся нагло, а затем повторил известный афоризм Скотта Фицджеральда:

— «Богатые люди — особые люди». — И от себя добавил: — И к тому же плохие люди.

— Плохие, но богатые. Я — богатая, Георгий Петрович.

— Это ваш муж — богатый, — перебил он.

— Я — богатая, — повторила она, интонацией подчеркнув местоимение «я». — И в моих возможностях заплатить вам много. Очень много.

— Допустим, я согласился. — Сырцов встал с тахты, отошел к балконной двери и, глядя на новое бездействующее здание американского посольства, продолжил монолог: — Быстро и решительно, как доберман-пинчер, беру след, сметая все на пути, выхожу на девочку Ксению, хватаю ее и в наручниках доставляю к любящей мамаше, которая тут же сажает ее на надежную цепь. И счастливы все. Я, которому хорошо заплатили, любящая мамаша, которая получила возможность любоваться на свое дитя, девочка Ксения, которой вернули счастье жить в пентхаузе.

— Вы — романтик. Свободолюбивое дитя вырвалось из опостылевшего ей дома нуворишей, — насмешливо сказала ему в спину Светлана Дмитриевна. — Вырвалась, конечно, вырвалась! А сейчас только упрямство не позволяет ей вернуться домой, упрямство и гордыня. Она ждет не дождется, когда ее найдут и приведут домой. Я знаю ее.

— Это вы себя знаете, — не согласился с ней Сырцов.

— Она такая же, как я.

Он резко развернулся и, глядя ей в глаза, произнес твердое:

— Нет.

— Не говорите «нет»! — прокричала она и вскочила с кресла. — Вы не смеете говорить мне «нет»!

— Это почему же? — искренне удивился он.

— Потому что я вас очень прошу.

— Вы можете найти другого. Есть вполне квалифицированные сыщики.

Теперь она произнесла сакраментальное:

— Нет. Только вы! Вы должны! Вы обязаны!

— Это еще почему? — разозлился Сырцов.

— Потому что я вам верю. Может быть, сейчас вы единственный человек, которому я верю.

— Быстро же вы мне поверили.

— Какое это имеет значение?!

— Светлана Дмитриевна… — аккуратно начал он, но она яростно перебила его, не желая слышать слова отказа:

— Ничего сегодня не говорите, очень вас прошу. Позвоните Роману Суреновичу, посоветуйтесь с ним, спокойно все обдумайте, а завтра утром я позвоню, и вы дадите окончательный ответ. — Она подхватила сумочку и вышла в прихожую. Последовав за ней, Сырцов открыл входную дверь:

— Вы позвоните мне завтра днем.

В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.

Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.

— Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.

Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.

— Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.

Роман Суренович Казарян, он же крупный армянин, он же известный кинорежиссер, он же в младые годы работник МУРа, он же один из двух закадычнейших друзей Деда, встретил Сырцова не то что пылко, но весьма приветливо, произнеся в дверях банальнейшее:

— Сколько лет, сколько зим!

— Одну зиму, Роман Суренович. Со дня рождения Деда, — уточнил Сырцов.

— Санятка, значит, Дед, — догадался Казарян. — А кто же тогда я?

— Вы — дядька.

— В смысле «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»?

— Именно. Учитель, наставник, старший товарищ.

— Ласков и обходителен сегодня, Жора. К чему бы это?

— Вы знаете.

В глубине широкого и длинного коридора показалась русопятая до невозможности мадам Казарян. Она шла к ним, приложив палец к губам.

— Чего тебе? — рявкнул Казарян.

— Армен занимается. Завтра он последний госэкзамен сдает, — прошипела она.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна, — успел прорваться с приветствием Сырцов, а она не успела с ответом: кинорежиссер нарочито громко (чтобы слышал отпрыск) опроверг ее:

— Он не занимается, он идиотическую «Металлику» слушает!

— У него такая привычка, он под музыку занимается.

— Знаю я его привычки и занятия! — еще громче и с угрозой проорал Казарян. И — нормально: — Пошли ко мне, Жора, там поговорим.

Уселись в старинные кожаные кресла. В который раз Сырцов с благоговением обвел взглядом стены громадной комнаты-кабинета, являвшие собой сплошные книжные стеллажи. Сотни книг, тысячи книг, изредка уступавшие место картинам. Замечательным картинам. Отец Романа Суреновича был знаменитым на Москве ученым-эллинистом, и сын бережно хранил память об отце: кабинет содержался образцово.

— Выпить хочешь? — для порядка предложил Казарян.

— Нет.

— Это еще почему? — понарошку гневно изумился Роман Суренович.

— Во-первых — утро, во-вторых — в завязке.

— По утрам!.. — заблажил Казарян, восклицанием выделяя каждое слово: — Водку! Стаканами! Пить!.. — и нежно добавил: — …Очень хорошо. Слушаю тебя, Жора.

Знал эти киношные штучки с перепадами Сырцов, но все-таки каждый раз они сбивали с толку. Поэтому начал невнятно:

— Приходила ко мне эта ваша Светлана Дмитриевна…

— Об этом я уже слышал от тебя по телефону, — перебил Казарян. — И, кстати, почему — моя?

— Ну, от вас.

— То-то. А теперь говори.