Анатолий Степанов - Любить и убивать

— Вам, Георгий, нравится моя единственная и настоящая подруга Люба?

Сырцов резко обернулся, пытаясь увидеть лицо Ксении, но не увидел и решил признаться:

— Очень.

— И вы ей. И тоже очень. А спите с моей матерью. Значит, кому-то обязательно лжете, или Любе, или маме. А ложь и подлость — сестры, вы только что сами об этом говорили. Только не надо меня убеждать, что с одной стороны — случайная, ничего не оставившая в жизни мимолетная связь, а с другой — высокое, трепетное и впервые по-настоящему захватившее вас чувство.

— А если все это действительно так, как вы только что сказали? И если я, как только подумаю о Любе, краснею от стыда и бессовестности своей где попало: в доме, за рулем, в толпе, наедине с самим собой, во сне и наяву?

— Покраснеете, покраснеете, а потом мою мамашу в койку…

— Ксения! — отчаянно крикнул он.

— Я не осуждаю вас, поймите меня. Я думаю вслух. Ложь, подлость, ханжество, предательство — страшные пороки, да? А беспощадность в своей правоте, приносящая другим боль и только боль, — что это? Вон вы как закричали…

Сырцов развернулся у Триумфальной арки, и они покатили к центру. Пристроившись в спокойный ряд, Сырцов, подумав, спокойно ответил:

— Беспощадность в своей правоте. Ишь чего выдумали! Не беспощадность, а честность. Только когда честен с собой, имеешь полное право быть честным по отношению к другим. А боль… Боль оттого, что честность определяет самые постыдные и потому и болевые точки человека. Свои, другого кого-то. И еще. Лечение правдой — серьезная операция, а при операции всегда боль. А вы что, Любе звонили?

— Ага.

— А не надо бы.

— Знаю. Но Любка единственный человек, после разговора с которым кажется, что все еще может быть хорошо. — Ксения, видимо, с улыбкой вспомнила Любу, потому что голос ее изменился: — Не беспокойтесь, Георгий, я ничего не сказала ей про ваши опасные связи.

— Может, хватит об этом, Ксения?

— Только один еще вопрос. Что вы собираетесь делать?

— Я уже сделал выбор.

— И многое-многое другое, — добавила Ксения. — А я ничего не делаю. Просто соглашаюсь с кем-то или не соглашаюсь с тем-то. Я — не человек сейчас, я — лишь точка, в которой пересекаются чьи-то корыстные и благородные интересы. Мне хочется поступка, Георгий.

— Ваш поступок, ваше дело — самое трудное дело: устоять на ветру, не сломаться, не рухнуть несмотря ни на что.

— Я — Павлик Морозов?

— Ты — дура! — проорал Сырцов.

— Вот и на «ты» перешли, — удовлетворенно констатировала Ксения и ехидно заметила: — Вы на красный проскочили.

Проскочили они на красный свет у Киевской площади перед Бородинским мостом. К счастью, неприхваченный гаишниками Сырцов на мосту дал скорость и встал в недлинный хвост перед выездом на Садовое. Обернулся, улыбнулся, увидел наконец разноцветное Ксенино лицо, освещенное ядовитой рекламой магазина «Руслан», и объяснил:

— Последняя проверка. Сейчас Виктор и Роман Суренович просчитают наиболее шустро сорвавшихся на желтый и окончательно решат: есть за нами с тобой хвост или отрубились мы окончательно.

— А где же они? — удивилась Ксения.

— Хвост, что ли? Хорошо бы, если подальше.

— Да Виктор же с Романом Суреновичем! — возмутилась она сырцовской тупостью.

— Да вот они, — лениво сообщил Сырцов, ни на кого не указывая.

Ксения увидела их сама. С ее стороны — в оконце черной «Волги» греко-армянский профиль Казаряна, со стороны Сырцова в «вольво» цвета мокрого асфальта белесый затылок, крутое ухо и кончик славянского носа Виктора Кузьминского. Ни Сырцов, ни Казарян, ни Кузьминский не смотрели друг на друга.

— Порядок в танковых частях, — облегченно решил Сырцов. — Времени у нас теперь навалом. «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!»

— Я — не Павлик Морозов, — поняла Ксения. — Я — подсадная утка.

Сырцов сделал левый поворот и ушел в туннель. Беззаботно ему стало и просто. Он с начала и до конца спел песню про красотку, нахально не стесняясь Ксении. Она терпела, но когда он приступил к исполнению хита под названием «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», не вынесла.

— Ну, будя, вокалист.

— Вот за что тебя люблю я, вот за что тебя хвалю я! — в восхищении прокричал Сырцов.

— Это за что же?

— За терпимость и доброту.

Машину они оставили в Зачатьевском и к дому отца Афанасия шли пешком. У калитки Ксения придержала Сырцова за рукав, положила ему руки на плечи и нежно поцеловала в обе уже слегка колючие щеки.

— Ты сам не понимаешь, какой ты молодец!

Отец Афанасий, Александр Смирнов и некая пожилая (не старуха) дама весьма интеллигентного вида за круглым столом под бархатной скатертью (для каждого прибора льняные салфетки) пили малыми глотками тягучую вишневую наливку. Отец Афанасий и дама с явным удовольствием, а Смирнов — с плохо скрытым отсутствием энтузиазма.

— А вот и Ксения, — с видимым облегчением произнес Смирнов: прекращалась дегустация наливки и налицо удачное, без ненужных приключений прибытие подопечной.

— И Георгий Петрович Сырцов, — мрачно добавил обладатель сего имени. — Здравствуйте.

— Ксюша, — сказал отец Афанасий. — Это Ираида Андреевна Васильева, которая готова предоставить тебе на несколько дней кров и сердечное гостеприимство.

— Спасибо, — почти прошептала Ксения.

— Ираиде Андреевне ты можешь полностью доверять, — добавил отец Афанасий. Ираида Андреевна весело посмотрела на него, весело посмотрела на Ксению.

— Почему же на несколько дней? На столько, на сколько захочет Ксения. — Теперь она весело взглянула на Смирнова, четко понимая, кто главный. — Нам с Ксенией, вероятно, уже надо идти, Александр Иванович.

Дед был эталоном джентльмена в общении с дамами:

— Сколь это ни прискорбно…

— Я провожу, — вызвался Сырцов.

— Ромка и Виктор доведут, — решил Дед. — Ты и так здесь достаточно примелькался.

— Все как надо? — поинтересовался отец Афанасий.

— Лучше и невозможно представить! — отдал должное усилиям священника. — Божье дело сделали, отец Афанасий.

— Это моя работа.

…Все четверо к одиннадцати часам подтянулись в кафе старого знакомца Смирнова, который когда-то под кличкой «Марконя» занимался делами, порой подпадавшими под положения УПК, а теперь как Марат Павлович стал законным владельцем предприятия общественного питания.

Удобно у Маркони было. И проверяться не надо: Марконя веселым всезнающим глазом всех, кого надо, проверит.

— Бутылку шипучки, Марат Павлович, — заказал Смирнов (хозяин, по причине особой важности первого гостя, обслуживал их столик самолично).

— Успех? — ненавязчиво поинтересовался Марконя.

— Предчувствие успеха, — уточнил Смирнов. — И все — за баранкой.