Анатолий Степанов - Любить и убивать

— Понятен, — тихо закипев, ответил Леха.

— Тогда запомни навсегда: мне звонить — только в экстраординарной ситуации. Усек?

— Усек навсегда, — не очень хорошо ответил Леха и напомнил: — Я очень тороплюсь, Георгий Петрович, честное слово.

— Честное слово, — повторил за ним Сырцов. — Не нравишься ты мне сегодня..

— Я не баба, чтобы все время всем нравиться, — обиделся Леха и, как положено, не прощаясь, ушел из пивной. Сырцов без охоты допил пиво, постоял, в задумчивости разглядывая публику. Настоящая здесь была публика — не с бору по сосенке, а сугубо московская. Вздохнул и глянул на часы. Пора было ехать на званый прием к Спиридонову.

Варвара Спиридонова расстаралась: прием был по высшему классу. Мужички еще толпились в спиридоновском кабинете, а накрытый на десять персон старинный стол одиноко затаился в столовой, мазохистстки ожидая собственного разрушения.

Дамы на кухне — Варвара, Лидия Сергеевна, Ксения (Ксения только неопределенными междометиями), — готовя завершающие мазки к почти голландскому натюрморту стола, сердито осуждали Казаряна, в который раз забывшего взять в гости к лучшим друзьям жену.

Мужики, которые знали забывшего старых друзей гостя (Спиридонов, Казарян, Смирнов) хлопали по немогучим плечам блаженно улыбающегося еврея, гладили по лысой, в значительной своей части, голове, громко и горестно сокрушаясь о былых непобедимо строптивых кудрях.

— Да ладно, ребята, да ладно, ребята, — беспрерывно повторял растроганный пожилой еврей, но ребята не унимались: вертели его, пробовали бицепсы, заглядывали в глаза, просили показать зубы, щупали материальчик, из которого был сшит его серый костюм. Терпение у еврея лопнуло лишь после того, как Спиридонов, расстегнув на нем пиджак, стал любовно рассматривать его аккуратное, но увесистое пузо. — Что я вам, игрушка?!

— А почему ты в наш садик так долго не ходил? — голосом милиционера-гомосексуалиста из старого анекдота осведомился нормальный экс-милиционер Смирнов.

— Да как-то разбежались мы все в разные стороны, а потом и неудобно стало навязываться… — правдиво объяснил пожилой еврей Алексей Яковлевич Гольдин и, застегнув пиджак, попросил: — Можно, я сяду?

— Кресло скромнейшему из скромных! — громко приказал Смирнов, и два балбеса, тоже не из молодых, Спиридонов и Казарян, подкатили под маленький зад редкого гостя огромное кресло. Кресло с Алексеем Гольдиным оказалось посреди кабинета, что давало возможность пожилым хулиганам, рассевшись вдоль стен, со скрытой ностальгической слезой, наблюдая, изучать приятеля юности златой и любоваться его статями.

— А он еще ничего, — решил Спиридонов. — Паричок, усики, тросточку и — просто незабвенный Чарльз Спенсер Чаплин в расцвете таланта.

— В самом расцвете таланта Чарли Чаплин был уже в пенсионном возрасте, — добавил Казарян. — На пенсии, Леха?

— А где же еще? — удивленно обиделся Гольдин.

— И хватает? — поинтересовался Смирнов.

— Чего? — опять удивился Леха.

— Пенсии.

— А-а-а, пенсии-то? Хватает. Я — второй преферансист на Москве.

— При немалом пироге, — понял Спиридонов. — А как остальные? Яша, Роза, Мишка?

— Отец двенадцать лет как помер. А зассыха Сонька с деловым своим супругом мать и Мишку с семьей в Израиль уволокли. И мои стали было за ними тянуться. Ну, а потом притихли, когда стало известно, что и как. Софка на старости лет лестницы моет, ее драгоценный на барахолке вертится. Мишка удачнее всех пристроился — по специальности на фирме, которая с нами торгует, и живет себе весело: четыре месяца там, восемь — здесь.

— Ты у них был? — спросил Смирнов.

— В прошлом году.

— Как там Роза? — осторожно задал следующий вопрос Смирнов.

Трогательно любил он Лешкину мать. Леша быстро глянул на него и ответил честно:

— Плачет. Всех ей жалко. И которые с ней там, и нас, которые здесь. Внуков и правнуков. Знаешь, сколько их у нас? Двенадцать!

Вечер воспоминаний грубо прервал сыщик Сырцов. Встав на пороге кабинета, он отвесил суровый поклон и, извинившись, сделал заявление:

— С глазу на глаз необходимы, Александр Иванович.

— Жора, не пугай, — попросил Казарян.

— Я не вас, — пояснил Сырцов и направился следом за Смирновым, который для переговоров с секретными клиентами облюбовал в этой квартире пустующую детскую.

Уселись на маленьких стульчиках, и Смирнов спросил:

— Форс-мажор?

— Намечается. Надо срочно и глухо прятать Ксению.

— Источники?

— Отец. Валентин Константинович Логунов. Час ходил вокруг да около. Очень хочет открыться до конца, но и очень боится. Но последнего крика сдержать не смог: «Спасите Ксению!»

— Считаешь, что Светлана решилась?

— А кто ее, психопатку, поймет. И другой звоночек: свежезавербованный Алексей Решетов предупредил, что сегодняшней ночью будет проведена серьезная операция, в которой, судя по его участию, задействованы крупные силы.

Смирнов натужно, с напряжением встал с детского стульчика, отпихнул в раздражении его ногой и спокойно решил:

— Сегодня же Ксении подыскиваем норку.

— Где? Мы — на просвет.

— Там, где уже просвечено, — непонятно ответил Смирнов и предложил: — За стол, боец. Выпивка и закуска по первому разряду.

— В честь чего, Александр Иванович?

— В честь кого, — поправил тот. — За таким столом наш Лешка обязательно расслабится, а потом Алик, на правах самого старого и близкого друга, ласково раскопает его в связи со странным хозяйским переплясом на даче Ицыковичей.

— Где уже, по-вашему, просвечено до конца? — настырный Сырцов хотел все знать.

— Отец Афанасий, — сказал Смирнов.

— А что! — понятливо обрадовался Сырцов. — И проверен ими до гвоздей, и неконспиративен до того, что деваться, некуда. Но согласится ли?

— Согласится, — подтвердил Дед. — Я уговорю.

— А вы — крещеный?

— И еще как! Я уйду где-нибудь в конце этих гастрономических игр, предварительно договорясь с Ксенией, а ты часика через полтора-два Ксению за бока и за мной. Хвосты отрубать вплоть до аварий будут Ромка и Витька Кузьминский. Я им скажу, чтобы кабриолетов своих не жалели: смертельные игры начинаются.

— Начались, — поправил Деда Сырцов и вынул из внутреннего кармана кассету. — У них что-нибудь, из чего послушать можно, имеется?

— Алик! — криком позвал Смирнов, и Спиридонов тут как тут. — У тебя магнитофон есть?

— Есть какое-то говно.

— Тащи сюда.

А потом Смирнов и Сырцов слушали Коляшину исповедь. Смирнов в первый раз, Сырцов — во второй.

— И еще поэтому надо спасать Ксению, — вдруг понял Сырцов.

— Ай да Воробьев! Ай да Александр Петрович! Ай да банкир! Ай да блатарь завязанный! — бормотал Смирнов. — Ну уж коли так, то у меня неслабая идейка в запасе. На досуге ее обдумать как следует надо нам с тобой, Жора. А может, и без тебя.