Анатолий Степанов - Любить и убивать

Уселись на лавочку и, не таясь, рассматривали друг друга.

— Почему-то не молодеем, — грустно удивился Ферапонтов.

— А зачем? — беспечным вопросом обнаружил свой неизбывный оптимизм Смирнов.

Ферапонтов опять рассмеялся. Сказал почти любовно:

— Нет, не изменило вас время. Коронный ваш прием: одним вопросом загнать собеседника в тупик.

— Ни Боже мой! — открестился от подозрений в таком коварстве Смирнов. — Да как же я могу позволить себе такое, если вы мне крайне необходимы!

— Я отошел от дел, Александр Иванович, — поспешил сообщить Ферапонтов.

— Так ведь не о сегодняшних временах пойдет разговор.

— А о прошлых я постарался забыть.

— Ой ли! Самую малость напряжемся и все вспомним. Я вам по старой фене отстучу, а вы вмиг вспомните по-свойски.

— О чем же это вы, Александр Иванович? — изобразил из себя целку Ферапонтов.

— Только восьмерить не надо, дорогой Глеб Дмитриевич. В мастерах же ходили.

— Тогда договоримся сразу. Липовать я не буду, но и действующих сдавать не собираюсь.

— Хоп, как говорят нынешние иностранцы узбеки! — обрадовался Смирнов. — Если о персоналиях, то только о тех, о которых поэт сказал: «Иных уж нет, а те далече». Если о делах, так сказать, тепленьких, то без каких-либо имен. Договорились?

— Договорились, — решил Ферапонтов. И вроде бы не стоило сведениями разбрасываться, а с другой стороны, так приятно свою осведомленность обнаружить. — Задавайте вопросы, Александр Иванович. Я вас внимательно слушаю.

Слушал и бультерьер. Покорно и напряженно сидя у карусели, он безумными поросячьими глазками еще и на Смирнова смотрел: как ловчее тому в горло вцепиться. Встретились взглядами сыщик и пес. Смирнов подмигнул псу (бультерьер мгновенно отреагировал тихим и устрашающим рычанием) и задал первый вопрос:

— Вам что-нибудь говорит фамилия Ицыкович?

— А как же! — с удовольствием вспомнил Ферапонтов. — Ицыкович! Даже лучше — Ицыковичи, отец и сын. Крупнейшие воротилы того региона, который до революции назывался Новороссией. Одесса, Николаев, Херсон. Так ведь они лет десять тому назад упорхнули за бугор и, уж поверьте мне, с немалой толикой добычи в клювах. Вы даже себе не можете представить с какой!

— Уйти с добычей за бугор десять лет тому назад — задача весьма трудновыполнимая.

— Где очень большие деньги, там невозможных дорог нет.

— Греков? — четко спросил Смирнов.

— Греков.

— В посредниках — вы?

— В посредниках — я, — охотно признался Ферапонтов.

— Ваша доля?

— Обычная. Десять процентов со сделки.

— Я не о процентах, я о сумме.

— Миллион, — легко назвал сумму, полученную им, Глеб Дмитриевич.

Миллион в восемьдесят четвертом году. Смирнову захотелось ахнуть, но он не ахнул. Вслух прикинул только:

— Сколько же тогда Ицыковичи вывезли?

— О чем я и говорил, — напомнил Ферапонтов.

— Здесь одним Грековым не обошлось, — понял Смирнов.

— Скорее всего.

— Да, — задумчиво констатировал Смирнов, — недаром Греков до самого конца на веревочки надеялся.

Вы знали про его веревочки или, как он сам говорил, тросы?

— Знал. Знал, что вверх идут очень круто. Но к кому — об этом не осведомлен.

— Совершенно? — не очень поверил Смирнов.

— Совершенно. Поймите же, Александр Иванович, до такой связи третьих лиц не допускают.

— Да понимаю я, понимаю, — раздражаясь на себя, согласился Смирнов. — Но больно уж знать хочется!

— Зачем? Дела давно минувших дней…

— Пусть будет так, — решил Смирнов. Бультерьер гавкнул. Глеб Дмитриевич нежно посмотрел на собачку и осведомился:

— Наш разговор окончен?

— У вас еще минут пяток для меня найдется?

— Для вас, Александр Иванович, и суток не жалко, — изысканно ввинтил Ферапонтов.

— Давайте порассуждаем вместе, а?

— С величайшим удовольствием!

— Некоторые события последнего времени, которые совершенно случайно косвенно коснулись некоторых моих знакомых…

Ферапонтов не мог сдержаться и не совсем вежливо перебил:

— Александр Иванович! Вы будто в жмурки со мной играете. Вы — и «совершенно случайно»! Вы — и «косвенно»! Так я и поверил!

— Ну, виноват, виноват, — признался в некорректности ведения беседы Смирнов. — Допустим, так: некое стечение многих страшных обстоятельств навело меня на мысль о том, что в Москве существует глубоко законспирированная организация, точнее, сеть тонкого соединения, руководители которой за солидное вознаграждение принимают заказы на убийства. А отдельные звенья их цепочки, никак не связанные друг с другом, добросовестно и быстро выполняют эти заказы. Такое может быть?

— Мне несимпатична нынешняя коммерция. Я ненавижу убийц. — У Глеба Дмитриевича дернулась щека. — Потому что меня не раз пытались убить лишенные всего человеческого скоты. Такое не только может быть. Такое есть.

— У вас есть доказательства?

— Доказательства у прокурора. У меня информация.

— Конкретная? Которой можно воспользоваться для кое-каких контрдействий?

— К сожалению, нет. Плавающий почтовый ящик, совершенно автономная радиотелефонная связь. Те, кому она нужна, никогда и ни с кем в живую не контактируют.

— Все, что можете сказать, Глеб Дмитриевич?..

— Все, что я знаю, — поправил его Ферапонтов и, давая понять, что беседа окончательно завершена, вспомнил о собачке: — Мой Боб уже сильно заскучал.

— Что ж, спасибо за консультацию. — Смирнов встал с лавочки и, пожав руку Ферапонтову, направился к «Волге». По дороге проворчал: — Боб, видите ли, Бобик, — и, включив зажигание, пожелал: — Бобик, хрен тебе в лобик.

Алексей Решетов послушно ждал его в полуподвальной забегаловке. Послушно, но недовольно: не здороваясь, серьезно сообщил Сырцову:

— Еле вырвался. И времени у меня — десять минут.

— Чем же ты так занят?

— Нашей пятерке объявлена нулевая готовность с восемнадцати ноль-ноль.

— В связи с чем?

— Такие вещи нам не сообщают.

— Где сбор?

— Дадут указание по телефону.

— Тебе будут звонить или ты?

— Мне звонить некуда. Я.

— Номер телефона?

— Девять — девять — девять — два нуля — шесть — шесть.

— Радио, — понял Сырцов. И наверняка одноразовый. — Кто распоряжался на явке? Ростислав наш бедовый?

— Нет. Толстяк какой-то странный.

— Чем странный?

— Ну, во-первых, внешность для наших дел неподходящая: рыхлый какой-то, нетренированный совсем. И говорит — не поймешь сразу: всерьез или подначивает.

— А не сразу?

— Всерьез, Георгий Петрович.

— И о чем всерьез?

— О бдительности, об осторожности. Рассказал, какие мы, молодые, мудаки.

— И доказательно?

— Даже очень. Умный, сволочь.

— Почему — сволочь?

— А кто же он?

— Наверное, ты прав. Вот что, Алексей. Если произойдет нечто экстраординарное, звони мне в любое время. Смысл слова «экстраординарное» тебе понятен?