Анатолий Степанов - Любить и убивать

— У меня в машине есть, — сказала Маргарита.

Они уселись на передних креслах «фольксвагена», и Сырцов загнал кассету в гнездо.

— Ее перематывать надо, — предупредила Маргарита. Сырцов включил перемотку и спросил:

— Слушала?

— Да.

— Давно?

— Как газету принесли, как узнала.

— Надеюсь, одна?

— Я не идиотка, Георгий Петрович.

Щелкнуло. Сырцов нажал клавишу воспроизведении.

«Жора! — оглушительно из двух репродукторов-колонок рявкнул Коляша Англичанин. Сырцов мгновенно до минимума убрал звук. Далее Коляша тихо журчал:

— Попытался было написать тебе записку, но оказалось, что писатель я хреновый. Теперь вот в диктофон говорю, чтобы ты послушал. Было бы, конечно, лучше, если эта пленка осталась ненужной ни тебе, ни мне, но не хочу уходить из жизни покорным бараном. Если что, пленка эта — твоя, и используй ее как надо. Ну, а сейчас все по порядку. По-моему, Жора, мой дружочек Сашка Воробьев за спиной Прахова на выгодных условиях сговорился с „Домусом“. Сговорился и сдал своего кума и благодетеля. По распоряжению Сашки, как бы по просьбе Прахова (проверить не успел), я снял нашу охрану, и той же ночью Прахова завалили. Я думаю, что работали заказные киллеры из Синдиката, поговаривают, есть такой на Москве. Сразу же, на следующий день Сашка на заседании правления „Департа“ сделал заявление как уже о решенном деле, что в самое ближайшее время „Департ“ и „Домус“ объединяются. Потом я с Сашкой поговорил один на один и на басах. Начал с дурака, а как, мол, дело Ксении Логуновой и те де и те пе. Ну, он мне ответил, что вопрос этот снят с повестки дня и операция отменяется. Жора, эта сука всех закладывает, понимаешь, всех! Ну, я не вытерпел и слегка помахал дубинкой, которую ты мне дал. Может, и зря. Ласковый он стал, добрый, говорил, что все это — старческая игра фантазии отставного мента. Так все мило вдруг получилось, что чуть ли не расцеловались при прощании. Но сейчас ночь, Жора, и я, малость подумав, испугался. Этот гад будет неуязвим только тогда, когда ликвидирует меня и тебя с Дедом. Я — первый в очереди. Попытаюсь кое-что предпринять, но если не успею, знай: меня пришил он. Повторяю как под протокол: меня, Сергеева Николая Григорьевича, убили по заказу Александра Петровича Воробьева, владельца фирмы „Алво“ и вице-президента „Департ-банка“. Вот и все, Жора. Достань его, Жора!»

Маргарита привычно, икая от усталости, плакала. Сырцов погладил ее по плечу. Она зарыдала. Последний взрыв, после которого утихла.

— Эх, если бы эта пленочка у меня вчера утром была! — бессмысленно погоревал он.

— Я не виновата, Георгий Петрович! — взмолилась она. — Ведь так Николай Григорьевич приказал. Разве я виновата?!

— Ты ни в чем не виновата, Ритуля.

— Если бы я знала, если бы я знала!

Сырцов достал свой носовой платок, вытер ее глаза, заставил высморкаться. Она была послушна, как маленькая девочка. Глубоко вздохнула.

— Что собираешься сейчас делать? — спросил он.

— В морг поеду.

— Ни в какой морг ты не поедешь. Во-первых, тебя туда не пустят, а во-вторых, тебе надо уносить ноги, Рита. Сейчас ты возвратишься в контору, скажешь всем, что очень плохо себя чувствуешь, и уедешь из Москвы на неделю, а лучше дней на десять.

— Куда?

— К бабке в деревню, к тетке в Рязань, к черту на рога! — заорал Сырцов. — Но главное — в такое место, о котором твои друзья-сослуживцы слыхом не слыхивали.

— Почему, почему я должна уезжать?

— Не надо было слушать тебе эту пленку, Рига. — Сырцов извлек кассету из магнитофона и спрятал во внутренний карман пиджака. — Делай, как я велю.

Он открыл дверцу «фольксвагена», собираясь уходить. Она удержала его обеими руками, грустно поцеловала в щеку сухими губами и призналась:

— Я была влюблена в него, как кошка, Георгий Петрович. Как кошка.

Ферапонтов по-прежнему жил-поживал в кооперативном доме на Масловке. Смирнов подкатил на спиридоновской «Волге» прямо к подъезду, поближе к лифту. И зря: Глеб Дмитриевич Ферапонтов, благообразный и чисто по-лондонски элегантный старец, прогуливал отвратительного бультерьера в небольшом, но весьма зеленом дворовом скверике. Смирнов вылез из «Волги» и с немыслимым треском захлопнул дверцу. Чтобы Глеб Дмитриевич обернулся и увидел его, Смирнова.

Элегантный старец лет шесть-семь тому назад был одним из самых богатых людей Москвы. Да и сейчас, следовало думать, не из бедных. Но вряд ли вровень с нынешними нуворишами: и возраст не тот, да и специальность его уже, по сути, не нужна была при сегодняшней коммерциальной вседозволенности. Сорок пять лет из семидесяти восьми своей жизни Глеб Дмитриевич занимался посредничеством. Он сводил подпольного миллионера с другим подпольным миллионером — с противоположного конца нашей необъятной родины, он сводил производство со сбытом, он сводил запутавшегося дельца с нужным чиновником, он сводил добропорядочного директора передового и крупного предприятия с матерым уголовником, он сводил подследственного с будущим его судьей, он сводил осужденного на долгий-долгий срок зека с его тюремщиками. С его связями в высоких правительственных кругах, в подпольном бизнесе и уголовном мире он мог свести кого угодно и с кем угодно. За солидный гонорар, естественно.

К стыду своему, прошедший огонь и воды опытнейший муровский сыскарь Смирнов узнал о существовании Ферапонтова только в связи с его участием в нашумевшем деле Грекова, который за миллионные взятки организовывал подпольным воротилам фиктивную смерть в зоне. А потом умершие в заключении оживали на воле для веселого и полезного для себя времяпрепровождения. И в этих делах Ферапонтов был посредником, но таким незаметным, что суд с помощью очень хорошего адвоката, принимая во внимание незначительность его правонарушения, определил элегантному старцу чисто символический срок. И вот, пожалуйте, с бультерьером гуляет!

Обернувшийся на стук дверцы Глеб Дмитриевич, несмотря на годы, сразу узнал Смирнова.

— Александр Иванович! Сколько лет, сколько зим! — радостным и сильным голосом поприветствовал он нежданного гостя.

— Шесть зим и столько же лет, Глеб Дмитриевич! — откликнулся Смирнов и, при помощи палки преодолев низкую ограду, направился навстречу Ферапонтову.

— Осторожнее, — предупредил Глеб Дмитриевич. — Мой Боб — довольно злобный песик.

— Да и вы — не добряк, Глеб Дмитриевич, — не сдержался Смирнов.

Старец джентльмен посмеялся хорошей шутке и успокоил гостя:

— Я его сейчас привяжу, и мы с вами, как два старика, сядем на лавочку и поговорим. Вы ведь поговорить со мной приехали?

— Ага, — не по-джентльменски подтвердил Смирнов, наблюдая за тем, как Ферапонтов, с трудом наклонясь, привязывал поводок к сломанной детской железной карусели. Годики они и есть годики. Сдал, сдал миллионер.