Нелсон Олгрен - Бутылка молока для матери

Но он меня, видно, не понял. Поднял крик, что потерял последний чек, просил оставить деньги. «А что же ты их пропиваешь, — говорю, — если хочешь их сохранить». Тут он ухмыльнулся и достает из четырех разных карманов четыре шкалика — и все разные. «Выбирай, — говорит, — один, какой хочешь». Ну я и выбил из его рук все четыре. Все четыре. Не люблю я, когда взрослый человек напивается вот так. Свинья! И наверняка без американского гражданства. «А теперь, — говорю ему, — давай сюда мелочь». Никогда никого так не упрашивал. Я не люблю ходить вокруг да около, когда у меня затруднения, капитан. А тут еще ноги у меня насквозь промокли, на улице-то слякоть… Ну а он решил, будто я его собираюсь убить. Орет. Пришлось одной рукой зажать ему рот, а другой я сделал полунельсон и говорю на ухо вежливо так: «Спокойно». А он вырывается, выкручивается. «Полегче, — прошу я его. — Будь разумнее. Мы же с тобой одной веревкой повязаны». Хмель из него вышел, я уже насилу его держу. Ни за что не подумаешь, что у такого старого пропойцы еще столько сил — он же пьянствовал там на Дивижн день за днем, год за годом! Все-таки оторвал мою ладонь ото рта и давай вопить: «Бандит! Бандит!» И я уже чувствую, что вот-вот отпущу его…

— Потому что другой рукой ты шарил по его карманам?

— Нет. Просто я захват сделал правой, а правая у меня слабее левой, да и левая уже не та — я же вывихнул ее на подаче.

— Так ты держал револьвер в левой руке?

Левша поколебался. Потом прошептал:

— Да, сэр, — и почувствовал, как из подмышки по ребрам покатилась капля пота. Остановилась и снова поползла вниз, под ремень.

— Сколько же ты денег у него забрал?

— Да нисколько, ведь у меня обе руки были заняты! Я все время пытаюсь вам втолковать, к этому подвожу, а вы не даете сказать. После всех хлопот мне достался лишь один из его шкаликов, ни больше ни меньше!

— Сколько раз ты выстрелил?

— Один только раз, капитан. Да это только называется «выстрелил». Выпустил заряд ему под ноги. Для острастки — чтобы он не кинулся на меня. Пальнул для самозащиты. Я уже только одного хотел — смыться оттуда.

Он беспомощно оглянулся на Комиски и Адамовича.

— Бывает, находит иногда на человека. Сами знаете. Вот и на меня нашло.

Левша замолчал. В кабинете было слышно теперь только, как шуршит карандаш репортера да тикают невидимые часы.

«Нужно будет расспросить Косоглазого, имеет ли право репортер записывать показания», — горячечно подумал Левша и добавил уже вслух, прежде чем сумел остановить себя:

— Кроме того, я хотел показать ему…

— Что ты хотел ему показать, Левша?

— Что он напрасно принимает меня за пацана.

— Он обозвал тебя пацаном?

— Нет. Но мог. Думаете, мало таких, которые считают меня пацаном? Я им покажу — пацан я или нет!..

Парень чувствовал, что должен в чем-то оправдаться, но никак не мог решить, в чем именно: в том, что ограбил человека, или же в том, что потерпел поражение.

— Меня тут все знают. Я был членом клуба «За чистоту нашего города»… Я говорю тому чудаку — вежливо, как надлежит американскому гражданину, что в этом подъезде живет мой приятель Косоглазый. «И тут тебя, — говорю, — грабят в последний раз. Больше тебя не будут трогать. В дальнейшем я беру тебя под свою защиту, так и знай. Жильцам этого дома не по вкусу такие истории, так же, как и нам с тобой. Время положить этому конец. Все мы хотим жить по-человечески, не так ли?» Вот так и втолковывал ему.

Козак переглянулся с репортером, и тот принялся быстро, но осторожно протирать кончиком старого галстука очки в черной черепаховой оправе. Очки соскользнули, повиснув на черной тесемке, репортер подхватил их и снова водрузил на место.

— Ты убил его выстрелом в пах, Левша. Он умер.

Репортер подался немного вперед, но не заметил на лице Левши никакой реакции и расслабился. «Хороши эти удобные старые кресла. Откуда они в полицейском участке?» — подумал он. Козак приложил руку козырьком ко лбу и пробежал глазами протокол, который лежал перед ним. Лампа на столе все еще горела — не иначе он работал всю ночь. По мере того как утреннее небо в окне за спиной Козака светлело, глубокие морщинки под глазами, черные, словно в них скопилась сажа, сбегали вниз и любопытным образом делали его лицо похожим на морду сенбернара.

— Ты выстрелил ему прямо в пах. — Голос Козака был монотонным, невыразительным, будто он не придает значения тому, что читает. — Пятеро детей. Стелла, Мария, Анна, Клара, Винцент. Тринадцать лет, десять, шесть, шесть и двухмесячный малыш. Средний еженедельный заработок — пятьдесят пять долларов. Ну так что: скажешь наконец правду об этом?

— Пуля, может быть, отскочила рикошетом! Вот что'

— Кто был с тобой?

— Я был один. Не зря же меня прозвали Одиноким Волком! — В его голосе прозвучали первые слабые нотки страха.

— Ты сказал: «Мы увидели человека». Каким он был? Высоким, грузным?

— Он был фунтов на двести двадцать, — пояснил Комиски. — Не меньше. Фунтов на пятьдесят тяжелее этого парня. И на полголовы выше.

— Так кто же «мы», Левша?

— Капитан, я действительно сказал: «Мы увидели». Ведь его видели многие, вот что я хотел сказать, когда он разменивал чек у Стахулы. Там было полно народу. Константин разменивает чеки только тем, кого знает. Между прочим, если уж об этом зашла речь, мне даже известно, зачем приходил старик. Моя мать хотела, чтобы мы уступили ему нашу лавочку, так что, думаю, приходил он по этому поводу. Но сделал я это один, капитан.

Газетчик поправил очки. Он уже знал, чем закончит репортаж: «Ваш корреспондент никогда не видел более холодных стальных глаз, чем у этого закоренелого убийцы, который надменно именует себя Одиноким Волком Потомак-стрит». Репортер поерзал в кресле, пытаясь подальше отодвинуться от горячего радиатора, но подниматься и толкать тяжелое кресло ему не хотелось.

— А где был в ту минуту твой лысый приятель?

— Не знаю, о ком вы, капитан. У нас в округе теперь ни у кого нет волос. Все, кто получил эту проклятую повестку в армию, побрили себе головы.

— Я говорю о Бенксе. Ты не бойся, сынок, мы не будем тебе шить давних грехов. Достаточно и этой истории. Старика вы грабили вдвоем с Бенксом. Кто из вас кому помогал — он тебе или ты ему? Кто был с револьвером — он или ты?

Левша услышал, как во двор участка въехал полицейский «форд»; через минуту в кабинет донесся плеск переливаемого бензина — водитель заправлял бак. Тяжело дышал Милано, разглядывая свои ботинки, зашнурованные на все дырочки и завязанные двойным бантиком. «Время уже менять шнурки, — видно, думал он, — или перейти на один бантик».

— Бенкс — это та беззубая обезьяна, которая выступала когда-то на ринге в Сити-гарден, да? В весе, кажется, сто восемнадцать фунтов, не так ли?

Читать дальше