Нелсон Олгрен - Бутылка молока для матери

— Кто подал тебе эту идею?

— Придумал. Только вот что. На подземные работы вы все равно меня не сможете упечь, сами знаете.

— Мы можем тебя послать на ферму святого Карла, Бил. А когда достигнешь совершеннолетия, перевести. Конечно, в том случае, если тебя не признают виновным в преднамеренном убийстве.

Такое Левша не хотел даже допускать.

— Э, несколько лет на ферме мне не повредят. Я все равно собирался бросать пить-курить: боксеру-профессионалу нельзя. Вот на ферме и брошу.

— Когда ты оттуда выйдешь, тебе будет года тридцать два, Бил. Не многовато ли для профессионала, а?

— Я столько сидеть не буду. Обжору Пионтека, который живет около пакгауза, дважды досрочно выпускали с фермы святого Карла. А у Обжоры, чтоб вы знали, не хватает шариков в голове. И он даже не имеет американского подданства.

— Ну, поговорим тогда о таком месте, откуда досрочно не выпускают. Скажем, об электрическом стуле. Ты знал Антонио с Нобл-стрит? Его зажарили прошлым летом…

Приоткрыв дверь, в комнату заглянул полицейский в штатском, глянул на Била и уверенно сказал:

— Это тот самый, капитан. Тот самый человек.

Левша заставил себя добродушно усмехнуться. Это в последние пару дней ему уже не раз помогало. Успеваешь сосредоточиться. С нарочитой небрежностью он зевнул и легко, как кот, потянулся.

— Капитан, я впервые попадаю в такую переделку, — признался он и сделал драматическую паузу. А затем рубанул сплеча: — Вообще-то я даже рад оказаться рядом с советником муниципалитета. Пусть на скамье подсудимых.

Все. Теперь они знали. Он им сказал.

— Это ты о моем брате, Бил?

Левша торжественно кивнул. Теперь-то они наконец узнали, кого им надо задержать.

Репортер взял сигарету из-за уха и вставил себе в рот. Адамович загоготал.

Бил дернулся: Адамович открыто смеется над ним! Да они все смеются прямо ему в лицо! Он слышал этот жуткий смех, и на мгновение перед его глазами заплясал красный дождь. Когда он прошел, Бил увидел, что Козак сидит, чуть откинувшись на спинку кресла, и смотрит на него с выражением человека, который только что уклонился от удара и теперь размышляет над тем, как бы ему лучше поквитаться с нападающим. Капитан, видно, был не из тех, кто отбивается вслепую. И не из тех, кто прощает. И это спокойствие капитана смущало Левшу больше, чем хохот Адамовича. Он слушал речь капитана и вдруг решил вернуть утраченное хладнокровие, спровоцировав их всех.

— Ты, патлатый, — крикнул он репортеру. — Бери свой карандаш и записывай, что я, Бил Бивен, продырявил старого пропойцу, записывай, что я никогда не разлучаюсь со своим шестизарядным и сделаю решето из каждого, кто попадется мне под горячую руку! Записывай, что Бил никого не боится и никому не даст спуску…

Но что это? Все вокруг оставались тихими, мирными, неподвижными: на момент ему даже почудилось, что Адамович собирается погладить его по голове и сказать что-нибудь по-отечески.

Адамович и на самом деле заговорил:

— Полегче, парень, — посоветовал он. — Ты ведь на допросе. Мы все здесь собрались, чтобы тебе помочь. Хотим, чтобы ты вернулся домой, к своему боксу. Мы пытаемся спасти тебя, а ты не даешь, сынок.

Козак раздул ноздри, и будто он бог весть чего достиг, заговорил с фальшивым дружелюбием страхового агента, который обобрал клиента как липку, а теперь подталкивает к двери.

— Хочешь рассказать нам, откуда у тебя револьвер, Левша?

— Ничего я не хочу рассказывать.

Теперь Бил чувствовал уже холодную ненависть к ним ко всем. Ко всем, кто был в этом кабинете, и ко всем, кто был за его стенами. Но Козака это, казалось, меньше всего трогало. Он опустил глаза на лист протокола и своим видом давал понять, что все в полном порядке. Репортер спрятал блокнот в карман и застегнул верхнюю пуговицу пальто, как будто допрос уже кончился.

Все произошло слишком быстро. Неужели они больше не будут допрашивать его? Бил хотел, чтобы допрос продолжался, чтобы они угрожали ему, зловеще покачивали головами, упрашивали и обещали помиловать, если он расскажет, где достал револьвер.

— У меня нет на вас злости, капитан. И на вас всех тоже. Я все понимаю. Каждый из нас живет как может. Кто более сильный, тот и выиграл. А ваше дело — давить нас, вам за это деньги платят…

Он обращался уже только к капитану, потому что Комиски и Милано незаметно вышли. Но Козак изучал протокол так, словно Била Бивена по прозвищу Левша в комнате не было. Словно он вообще не существовал.

— Я все еще тут, — сказал Левша, и губы его изогнулись в кривой усмешке.

Козак поднял глаза, его большое, обветренное, невыразительное лицо сразу напомнило Билу боксерскую рукавицу. Капитан смотрел словно сквозь Левшу, в его глазах не появилось и проблеска узнавания. Бил почувствовал нарастающий страх: он боялся, что его больше ни о чем не спросят — ни о револьвере, ни о старине, ни о том, что он теперь чувствует.

— Не смотрите на меня так, словно меня тут нет, — попросил он. От страха его голос звучал сдавленно и слабо.

— Что-нибудь еще! Спрашивайте о давнишних делах! О том, как они с Финтом обчистили игральный автомат! Или как они с Кейси отвлекли внимание в магазине и потихоньку вытянули четыре доллара! Что-нибудь еще! Только спрашивайте!

Репортер прикурил сигарету.

— Что ж, в твоем деле теперь ажур, — проговорил Козак и снова уставился в протокол.

— Я родился в этой стране. У меня американское гражданство…

Но никто уже не слушал, что говорит Бил Бивен по прозвищу Левша.

Он с сожалением смотрел, как удалился репортер — в конце концов мог бы оставить покурить, — и теперь стоял, тяжело переступая с ноги на ногу и ожидая приказа идти куда-нибудь еще. Затем стал потихоньку пятиться к дверям — пусть хоть Козак прикажет Адамовичу схватить его. Когда до двери осталось два-три шага, он повернулся к Козаку спиной.

Его никто не останавливал. Что означает это словцо — «ажур»? Он повернул ручку и вышел; в конце коридора он увидел дверь в зал суда, и сердце у него заколотилось так, что удары отдавались по всему телу, — а что, если махнуть туда? Он оглянулся… Адамович шел шагах в пяти сзади, ступая неслышно, как кот, как может ступать только старый, стреляный полицейский, и смотрел куда-то в сторону, с выражением равнодушия, и это означало: беги не беги — все равно не убежишь.

Одинокий Волк с Потомак-стрит покорно остановился посреди длинного хмурого коридора, ожидая, пока сержант подойдет и засунет два пальца за его ремень. Неужели эти легавые не понимают, что когда он подаст знак, Финт, Кошачья Лапа и Бенкс подлетят к участку на кремовом «бьюике», ударят по окнам из автоматов, и тогда он, Левша, зигзагом метнется через зал суда, выпрыгнет на пожарную лестницу и — фьюить! — с крыши третьего этажа через крышу автомобиля на сиденье шофера? Они разыгрывают все как по нотам, как в том фильме с Джорджем Нафтом, и берегитесь, легаши, когда Левша Бил начнет охотиться за вами!