Ян-Филипп Зендкер - Голос одиночества

– Что такое? – удивился Пол.

– Мой отец… Он… Он хотел открыть мне какую‑то тайну… – она запнулась, – но я не знаю, стоит ли мне читать дальше.

Она положила письмо на стол, не сводя глаз с Пола, словно хотела спросить его, понимает ли он, о чем речь.

– Наверное, для твоего отца это было важно. Иначе он не стал бы тратить на это последние минуты своей жизни.

Имеет ли она право противиться последнему желанию отца? Эта тайна предназначена ей, нравится ей это или не нравится. Инь‑Инь взяла письмо и продолжила чтение.

Мое молчание было ошибкой. Сегодня я это понимаю, но исправлять ее поздно. Дорогая Сяо Бай Ту, твой отец был слабый человек. Он поддался искушению и не смог противостоять злу. Это были времена мрака, но я принял его за свет. То, что я такой не один, не оправдывает моего поступка. Я предал своего отца. Это я привел красных гвардейцев в наш дом. Это из‑за меня отец выбросился в окно. Его смерть – моя смерть. Какой чудовищный смысл может скрываться за нашими словами! Я уже признался в содеянном твоей матери, и она простила меня. Я не смог бы пережить всего этого, если бы не ее любовь. И вот теперь я ухожу вместе с ней. Мне жаль, что я не увижу тех, чья любовь будет защищать тебя и Сяо Ху. Твой брат тоже уже обо всем знает, но не от меня, а из партийных архивов. За это он так и не смог меня простить. Ты, наверное, хочешь спросить меня, почему я никогда не говорил с вами об этом? Я и сам не знаю ответа на этот вопрос. Думаю, мне мешал стыд. Я пытался много раз, но так и не сумел его перебороть. И теперь мне остается рассчитывать только на твое снисхождение.

Твой любящий папа

Инь‑Инь снова и снова перечитывала последние строки, пока не почувствовала на своем плече руку Пола.

– Ты понимаешь, о чем речь?

Он кивнул:

– Я догадываюсь. Сяо Ху рассказал мне, когда я собирался ехать к твоему отцу.

Вопросы возникали в голове Инь‑Инь один за другим, она не успевала их фиксировать. Почему брат так и не поделился с ней, ни до смерти родителей, ни после? Какие еще семейные тайны он от нее скрывает? Как она отреагировала бы, если бы узнала обо всем от отца? Набросилась бы на него с упреками? Отстранилась бы от него? Инь‑Инь терялась в догадках. Кто она такая, чтобы судить его? Сколько лет ему тогда было, двенадцать? Тринадцать? Совсем ребенок!

Инь‑Инь не осуждала отца. Скольких сил стоило ему это молчание?

После этого письма она не стала любить его меньше. Это Да Лун когда‑то научил ее ходить. Это он сменял Минь Фан у ее постели, когда Инь‑Инь болела. Это он вместе матерью уговаривал ее учиться музыке. Ничто не могло поколебать их веры в нее. Что бы ни случилось, Да Лун останется для Инь‑Инь любящим отцом.

– И что ты обо всем этом думаешь? – осторожно спросил Пол.

Инь‑Инь коротко вздохнула. Иностранцы задают порой странные вопросы.

– Что я думаю? – переспросила она. – Я думаю, что хочу есть.

Она сложила письмо, сунула его обратно в конверт, поднялась и помешала соус.

– Можешь ставить воду на спагетти, – велела она, глядя в изумленное лицо Пола. – Соус почти готов. Где у тебя сахар?

Пол молча накрывал на стол. Похоже, он понял, что она не хочет говорить с ним ни о тюрьме, ни о родителях, поэтому принялся рассказывать о своей молодости в Нью‑Йорке, путешествиях по Китаю и знакомстве с Кристиной. Потом разговор зашел о музыке, и Пол нашел в «Гугле» дом на углу Десятой улицы, где жила подруга Инь‑Инь.

Снаружи стемнело. Пол извинился, он смертельно устал и хотел спать. Инь‑Инь осталась на кухне одна. О сне нечего было и думать, а отправиться гулять в темноте она не решалась. Она никуда не хотела уходить из этого дома, который возвышался над деревней на холме, как неприступная крепость. К тому же начался дождь. Тяжелые капли стучали в окна. Инь‑Инь отправилась в прихожую посмотреть на детские сапоги и курточку в гардеробе. Потом вернулась в гостиную, занялась коллекцией CD Пола и нашла, что их вкусы похожи. Наконец решилась поставить что‑нибудь из классики. Но что? Скрипку? Ни в коем случае. Песни Шуберта или Малера? Только не это, голос будет напоминать ей о маме. Лучше всего фортепиано. Тогда что? Шуберт? Бах? Бетховен?

Она выбрала «Хорошо темперированный клавир». Но только достала CD из конверта и остановилась, охваченная непонятным страхом, словно делала что‑то запретное. Инь‑Инь вовсе не была уверена, что готова вернуться к музыке.

Первые аккорды звучали словно из другого мира. Как будто кто‑то заговорил с Инь‑Инь на знакомом, но почти забытом языке. Однако чем дольше Инь‑Инь слушала, тем больше вспоминала. Она легла на диван, полностью отдавшись во власть музыки. И через два часа, когда Баха сменил Моцарт, от ее страха почти ничего не осталось.

В этот момент Инь‑Инь поняла, почему возвращение к музыке оказалось для нее таким мучительным. Моцарт и Бах словно открыли у нее внутри некую потайную дверцу, шагнуть за которую она так долго не могла решиться, потому что за ней скрывалась прежняя, настоящая Инь‑Инь. Но Моцарт и Бах – спутники, на которых всегда можно положиться. Пока они с Инь‑Инь, никакие силы мрака не способны окончательно преградить путь к святая святых в ее душе.

Наконец она решилась поставить Бетховена – композитора, к которому относилась с особенным почтением. С ним, правда, следовало соблюдать особую осторожность. Даже в лучшие времена Инь‑Инь слушала его нечасто, еще реже играла. Уже при первых звуках «Лунной сонаты» по спине пробежала холодная дрожь. Инь‑Инь поежилась. Эта музыка требовала ее всю, целиком, до последнего потаенного уголка в душе. Именно поэтому Инь‑Инь когда‑то и захотела стать скрипачкой.

На глаза Инь‑Инь навернулись слезы. Но она даже не старалась их сдерживать, потому что они означали не слабость, а силу и знаменовали момент полного освобождения. В душу Инь‑Инь хлынул свет, и тьма отступила.

Когда Инь‑Инь вышла через раздвижную дверь на террасу, уже светало и сад стоял весь мокрый от дождя. Инь‑Инь с наслаждением вдыхала свежий воздух и не сразу почувствовала на лице теплые струи. Между тем намокшая майка прилипла к телу, и холодные капли покалывали кожу, словно хвоинки. Из открытой двери лились звуки фортепиано, и Инь‑Инь была готова воспарить в их свежем, стремительном потоке.

Кристина долго думала, как организовать этот вечер. Совместный ужин дома? Слишком обыденно для такого неординарного события. Тогда, может, на Ламме, у Пола? Но его присутствие для матери – лишний раздражитель, в данном случае тем более неуместный. Наконец Кристина решилась на «Драгон гриль», лучший китайский ресторан в квартале Чёнкуанъоу, и забронировала там отдельный кабинет, где обычно проходили семейные праздники и деловые встречи. Бабушке и внучке предстояло впервые увидеть друг друга, ничто не должно было мешать этому знакомству. Кристина заранее обговорила меню, включив в него любимое блюдо матери – китайскую ветчину с пропаренным сыром тофу и вешенками и традиционную фаршированную утку. Остального Кристина просто не могла себе представить. Сорок лет ее мать считала своего сына мертвым, а теперь оказалось, что он умер совсем недавно, да еще и оставил ей двоих взрослых внуков. В тот год, когда они расстались, Да Луну было столько, сколько сейчас Джошу. Подумать только!