Виктор Иванников - Выбор нового пути борьбы

— Сходишь к Марфе Семёновне и принесёшь ящик сам знаешь чего, машину возьмёшь в гараже, скажешь для меня.

Тот выскочил. Все помолчали, тишину нарушил вопрос Илья:

— Как всё произошло, кто это сделал?

Николай рассказал. Когда он кончил, вдруг послышался вопрос Егора:

— А почему на нём был не наш бронник?

Все переглянулись. А действительно, на нём ведь был не их испытанный и не раз кевларовый с пятой степенью защиты, которые они поснимали с побитых ими парней из американской элиты диверсионных войск — «Дельты». Полковник виновато, глядя на бойцов, произнёс:

— Он его мне отдал, приказал надеть вместо моего в самом начале. А сам одел мой.

Гасан выхватил нож, кинулся на него с криком:

— Ах ты, шайтан! Из-за тебя погиб наш Дед!

Полковник даже не шелохнулся и наверняка, не удержи его Николай с Егором, был бы ещё один труп. Николай, обнимая молча плачущего своего побратима, прижимая его к себе, уговаривал:

— Гасан, братишка! Это же решил сам командир. Ты же отлично знаешь, каким он был. Он же никогда не жалел себя ради своих сыновей. Значит, он принял полковника в команду, счёл своим. А раз он так решил, то чего же мы будем идти против его воли?

С трудом, кое-как Гасан взял себя в руки. Весь «поникший» ссутулился возле стола. Все молчали и ждали. Наконец эту гнетущую тишину прервал вошедший в комнату Ефим:

— Вот костюмчик, а вот и гроб, Илья Степанович, удостоверьтесь. А ещё, я батюшку поднял, попросил его по-христиански проводить Вашего отца.

— Правильно сделал, Ефим, спасибо тебе большое.

— Да я что? Да ради Вас в нашем городке любой в лепёшку расшибётся, не сумневайтесь. Так что? Обряжать Вашего-то, мы его уже обмыли, и Порфирий поправил лицо как надо.

Раздался на улице шум, это подъехал джип. Из него выскочил водитель с ящиком и прошёл в помещение. Илья вытащил несколько бутылок, протянул их Ефиму.

— Вот, тому, кто обмывал и будет обряжать. А уж ты, сделай милость, потерпи, надо всё дело довести до конца.

Тот взял бутылки, затоптался:

— Илья Степанович, а можно я ещё пару возьму ребяткам для сугрева, кои могилку сейчас копают? Не сумневайтесь, они пока не сделают могилку, не примут. Я их предупредил, кому копают.

Николай молча подвинул ящик. Тот ловко по карманам своей куртки рассовал бутылки и ушёл. Водитель снова куда-то исчез, но быстро вернулся с шестью гранёными стаканами:

— Вот, Илья Степанович, примите со своими товарищами, чтобы камень на душе полегче был, как это принято в народе.

Он же и разлил по стаканам. Все взяли в руки. Каждый взглянул своим боевым братьям в глаза. Николай произнёс:

— Прости отец, не уберегли мы тебя. Наша вина. Мы всегда будем, до самой своей смерти помнить тебя, твои советы!

Все единым махом выпили и притихли в своих скорбных мыслях. Через полчаса в комнату вновь вошёл Ефим.

— Илья Степанович, надыть Вашего отца в храм отвезти. Вы уж помогите, негоже раз такое ещё кого-то звать.

Все зашевелились, прошли в морг. Там уже обряжённый в чёрный костюм с галстуком в полированном гробу с откидной половиной верхней крышки лежал их командир. В этом облике он был им непривычен, почти неузнаваем, а может это работа того, кто готовил его в последний путь, убравший все морщинки, разгладивший все скорбные складки и отметины, нанесённые временем и той суровой, боевой обстановкой, в которой их отцу приходилось находиться. Они первые минуты как-то в нерешительности встали, не веря своим глазам:

— Вот перед ними лежит тот, кто, по сути дела, ввёл их в эту жизнь, сделал из них настоящих мужчин, не жалея ни времени, ни своих трудов, ни самого себя. Кто был для них опорой в этой жизни, единственной надеждой, в кого они безоговорочно верили и за кем, не задумываясь, шли на любое дело.

Ефим почтительно, но в тоже время и призывающе несколько раз кашлянул. Николай первый взялся за ручку гроба, за ним и остальные. Внесли гроб в джип, Илья уселся с водителем, а Ефим вежливо пригласил следовать за ним в храм, объяснив:

— Тут недалеко. Быстро пройдём. Да и дорожка асфальтовая. Илья Степанович так распорядился, а возле храма особливо.

Возле небольшой, как говорится, домашней, затейливой в чисто русском стиле и характере церквушки их ждал джип, а возле нервно прохаживался Илья. Через пятнадцать минут гроб был внесён и поставлен на указанное священником место. Батюшка солидный, среднего возраста с окладистой бородой посмотрел на «почерневшие» от горя «лица», подошёл к Илье и принялся о чём-то тихо выспрашивать. Слушал внимательно, чуть наклонив в его сторону ухо. Выслушав, понимающе кивнул головой. Подошёл ещё один, молодой в рясе служака. Он достал поминальник, установил, раскрыл на нужной странице, и началась прощальная служба. Слова Божьи тяжёлыми каменьями падали в души бойцов. Они были для них особенно тяжёлыми от сознания, что вот теперь, отныне обрывался светлый путь этого настоящего защитника отечества и народа, ни разу в жизни не испугавшегося ни перед какой опасностью, никаких преград, отдавшего всего себя этому великому подвигу служению Родине, а ещё, конечно, их названному отцу, наставнику.

Наконец, это тяжелейшее испытание для них закончилось. Они подняли гроб на руки и руководимые батюшкой и Ефимом пошли к последнему месту успокоения их отца. Постепенно уже расцветало, было прохладно. Хотя они этой температуры даже и не замечали, не чувствовали, их колотила дрожь, но ручки гроба они держали крепко, твёрдо. Подойдя к могиле, поставили гроб на две принесённые служакой табуретки. Батюшка в полной тишине, такой, в которой отчётливо слышен шелест растущих вокруг деревьев, предложил кому-нибудь сказать несколько прощальных слов.

Вышел Николай, срывающимся голосом коротко поведал о славном пути Серова Ивана Петровича. Закончил неожиданно для всех суровой из Корана, который им пришлось «без дураков» изучать перед одной операцией в Аравии:

— А тем, которые выселились или были изгнаны из своих жилищ и были подвергнуты страданиям на всём пути и сражались, и были убиты — я очищу их дурные деяния и введу их в сады, где внизу текут реки.

Произнеся её, он замолк, постоял в полной тишине, «собирая себя в кулак», превозмогая свою боль, отчаяние, тихо добавил:

— Прощай, отец, пусть тебе земля будет пухом, а мы никогда не забудем тебя, твои слова, мы сделаем всё, что нам завещал.

Снова постояла тишина, которую через несколько минут прервал молитвой батюшка:

— Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, Слава тебе, Боже. Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя, Слава тебе, Боже, Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя, Слава тебе, Боже.

Со духи праведных скончавшихся, душу раба твоего, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, я же у Тебе, Человеколюбие. В покоище твоем, Господи, идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и душу раба твоего. Яко един еси Человеколюбец.