Владимир Мильчаков - Таких щадить нельзя

— Нет, — ответил Голубкин, — не за баранами, я за вами.

— Зачем я вам понадобился? — нахмурился Коновалов. — Я к тому делу касательства не имел.

— Все может быть, Севастьян Парамонович, — улыбнулся Голубкин. — А вот не узнавать старых знакомых не годится. И двери загораживать не стоит. Невежливо, а главное бесполезно.

— Не знаю я вас, — хмуро ответил Коновалов, не отходя, однако, от калитки. — И чего скалитесь? Дело говорите.

— Неужели не узнали Ванюшку Голубкина? — весело рассмеялся Иван Федорович. — Ну, того, которого ваш дружок Самылкин чуть на тот свет не отправил.

При упоминании фамилии Самылкина Коновалов вздрогнул и, протестующе подняв руки, попятился от калитки. Голубкину даже показалось, что он слегка побледнел.

— Господь с вами! — скороговоркой зачастил Коновалов. — Разве узнаешь через столько-то лет. Я и Игнашку, почитай, уж лет двадцать пять не видел.

— Ну, а врать зачем? — резко проговорил Голубкин, входя в калитку. — Игнашку Самылкина вы видели совсем недавно. Дельце с ним не одно обделали и даже барахлишко его у себя спрятали.

— Господи! Воля твоя! — воскликнул Коновалов. — Да за что такая напасть? Я откуда вы такое взяли, товарищ, извиняюсь, гражданин начальник? Игнашку я и видеть не видывал, и слыхом не слыхивал. Клевета это.

— А это все подтвердит вам сам Самылкин, — прервал причитания Коновалова Голубкин и приказал Кариеву: — Обыскать!

При обыске в карманах у Коновалова ничего не нашли.

— Что ж, пойдемте в дом, — сказал Голубкин. — Веди, хозяин. Показывай свои хоромы.

В сопровождении Коновалова работники уголовного розыска вошли в дом, оставив во дворе двух милиционеров.

В трехкомнатном домике Коновалова все блестело: блестели недавно покрашенные полы, спинки и шарики никелированных кроватей, новая, словно только что из магазина, мебель, чисто протертые стекла окон, и особенно киоты множества икон в передних углах каждой комнаты. Даже разостланные на полу домотканые половики и те, казалось, тускло поблескивали. Видно было, что чистота пола и новизна вещей являются предметом особых забот хозяев дома.

— Что это, — огляделся Голубкин, когда все вошли в залу, — дом у вас словно бы и нежилой? Все новое, как на выставке.

— Некому у нас в горницах-то гваздать, — хмуро ответил Коновалов. — Мы со старухой все больше в кухне. Там и едим, там и спим.

Жена Коновалова, маленькая сухонькая женщина, выскочила навстречу посетителям, с испугом посмотрела из мужа и юркнула обратно в кухню. С виду, по одежде, она походила на нищенку, но никак, не на хозяйку трехкомнатного дома и обширной усадьбы с садом.

— В черном теле держишь ты свою жену, Севастьян Парамонович, — попенял Коновалову Голубкин. — Что она у тебя такая?

— Какая?

— Да одета очень уж неприглядно, словно побирушка.

— По мере сил своих и заработков одеваю, — недовольно ответил Коновалов. — Не с чего нам в бархаты-то да шелка одеваться, да и не для чего.

Кариев с недоумением поглядывал на Ивана Федоровича. Молодого лейтенанта удивляло отношение полковника к Коновалову. Если смотреть на них со стороны, то могло показаться, что разговаривают не враги, не противники, а дружелюбно настроенные друг к другу люди. Кретов, больше, чем Кариев, знающий Голубкина, шепнул своему товарищу:

— Полковник нервничает.

— Почему ты так думаешь?

— Видно. Приглядывайся, сам поймешь.

— Из-за чего ему нервничать? — не понял друга Кариев.

— Полковник сейчас уверен, что золото здесь, а где, не знает. Если Коновалов не скажет, может и не найти. Двор видал какой? Попробуй покопаться.

А полковник, взяв Коновалова за руку, подвел его к столу и, пододвинув два стула, по- прежнему с улыбкой сказал:

— Садись, Севастьян Парамонович, потолкуем, разговор наш долго протянется.

— Об чем же нам с вами долго говорить, гражданин начальник? — с угодливой настороженностью проговорил Коновалов, садясь на стул. — Если о сыне… Об Аркашке…

— Долго нам с вами придется говорить, Севастьян Парамонович, потому что вы ведь сразу не отдадите то барахлишко, которое вам оставил Каракурт или, как вы его называете, Игнашка Самылкин.

— Опять вы про Игнашку, — вскочил с места Коновалов. — Христом богом, господом нашим клянусь, ничего я об Игнашке не знаю.

— Ну а зачем же бога в это дело приплетать? — укоризненно покачал головой Голубкин. — Ведь вы, наверное, верующий, а именем бога ложную клятву даете.

— Не стал бы я так клястись! Не взял бы греха на душу…

— Ну-у! — насмешливо перебил полковник Голубкин заверения Коновалова. — А ведь Самылкин вам письмо написал. Правда, отправить он его не успел, но на допросах подробно рассказал о том «барахлишке», которое хранится у вас, — подчеркнул Иван Федорович.

— Какое письмо? — искренне удивился Коновалов.

— Вот это. — Иван Федорович вынул изъятую при обыске открытку, положил ее на стол и крепко прижал ладонями края. — Читайте, Севастьян Парамонович, и кончайте валять дурака.

Коновалов забегал глазами по открытке. Лицо его выражало полную растерянность, когда он, кончив читать, взглянул на полковника.

— Выходит, и взаправду завалился Игнашка? — испуганно и в то же время с затаенной радостью спросил он. — Ишь ты, как оно выходит. Завалился, значит?

— Завалился, — подтвердил полковник.

— И Калерия эта с ним завалилась?

— Да, и Калерию Осинкину взяли.

— Похоже, конец ему сейчас будет, Игнашке-то? Не отвертится? Не помилуют? — допытывался Коновалов.

— Это уж как суд найдет, — ответил полковник. — Но, по-моему, Каракурту конец. Не помилуют.

— Ишь ты, как оно получается, — думая о чем-то своем, затаенном, повторил Коновалов.

— Так как же будет? — напомнил Коновалову полковник. — Сами принесете все, что хранил у вас Каракурт, или искать будем? Жаль, конечно, нарушать порядок в ваших комнатах, а придется.

— Простите! Лукавый попутал! Да и запамятовал я, — торопливо заговорил Коновалов. — Был у меня один раз Игнашка. Давно уж, почитай, месяца три тому назад, был. Принес чемоданчик один. Обшарпанный такой. В руки брать противно. Я и не думал ничего.

— Где этот чемоданчик?

— Здесь, у меня в кухне. Пойдемте. Из рук в руки передам. В кухне Коновалов первым делом приказал жене:

— Выйди. Собака-то со вчерашнего дня не накормлена. Кинь ей, что найдется.

Когда старуха юркнула в дверь, Коновалов наклонился к подпечку огромной русской печи, занимавшей большую часть кухни и, отодвинув в сторону ухваты, сковородники и кочережки, вытащил, действительно, с виду сильно потрепанный чемоданчик.