Николай Леонов - Плата за жизнь

Орлов не выразил удивления; спросил:

— А должен был подъехать?

— Сейчас ясно, что должен был, ночью собирался… Что теперь мусолить, не поехал…

Из-за портьеры быстро вышел Бардин, кивнул Гурову, занял свое место за столом, без нужды переложил бумаги.

— Лев Иванович, вы в курсе происшедшего, подъезжайте, разберитесь. Я хочу знать, это несчастный случай или… Ну, ты сам понимаешь.

Из комнаты отдыха неслышно вышла, на ходу застегивая саквояж, медсестра. Орлов подхватил ее под руку, вывел в приемную, спросил:

— Что у него?

— Вы врач? Ему необходимо лежать, лучше в госпитале.

— Я профессор, дочка. Парню сто грамм можно выпить?

Медсестра вырвала руку, хотела возмутиться, но неожиданно протянула саквояж.

— Спирт, дайте ему немного.

— Спасибо, мы найдем. — Орлов вернулся в кабинет.

— Не забывайтесь, полковник! — Бардин оперся кулаками о стол.

— А ну-ка сядь и не изображай! — негромко произнес приказным тоном Орлов. — Мы с Левой людей теряли, различные реакции видели. Ты сейчас не генерал, а обычный мужик…

Орлов подошел к одному из шкафов, открыл, брякнул посудой, принес Бардину треть стакана коньяку и дольку лимона.

— Пей и не разговаривай. Если Лева считает, что на месте происшествия ему делать нечего, значит, у него есть на то основания.

Бардин послушно выпил коньяк, пожевал лимон.

— Посиди пять минут и домой, врача я тебе пришлю. Позже я позвоню, может, мы подъедем. — Орлов выглянул в приемную, жестом подозвал дежурного офицера. — Дружок, отвези Николая Ильича домой. Если там еще не все убрали, толпится народ, не подпускай генерала. Журналистов направляй ко мне. Потребуется — примени силу.

В кабинете Орлова Гуров заставил себя съесть приготовленные Верочкой бутерброды, выпил чашку кофе, рассказал о ночном звонке и разговоре с Ириной.

— Не кори себя, я бы тоже не поехал, — сказал Орлов. — Значит, ей было что тебе сообщить, она ждала твоего звонка в десять, но ее выманили…

— Вот я над этим и думаю, — перебил Гуров. — Если в девять с минутами Ирина вышла из дома, то встать она должна была не позже восьми тридцати. Кто и под каким предлогом мог поднять ее в столь раннее время?

— Родители ее живы?

— Живы, но они на даче, и никакое сообщение об их здоровье не могло заставить Ирину вскочить с постели и броситься в машину. Она была женщина не сентиментальная, не трусливая, умная, конечно, хитрая.

— Слушай, когда она с тобой последний раз разговаривала, ты не почувствовал, что рядом с ней кто-то был?

— Вроде нет, — невнятно произнес Гуров, восстанавливая ночной разговор. — Головой не поручусь… Женщина… Я в них постоянно ошибаюсь, но полагаю, что она была одна, — Гуров замолчал, потер ладонями осунувшееся лицо.

Орлов вздохнул и глянул на друга недовольно, даже осуждающе.

— Соберись, не мальчик, потеря не первая и, к сожалению, не последняя.

— Меня поражает, даже возмущает реакция людей на убийства, — медленно произнес Гуров. — Убили молодого журналиста — газеты в трауре, с экранов стенания и проклятия, дело берет под контроль президент. Почему такие вопли, стоны и возмущение? Любая жизнь бесценна, будь то жизнь корреспондента или водопроводчика. Парень был практически воином, знал, что делает, как рискует. А в Грозном ежедневно хоронят детские трупики. Так по всем убитым в Чечне детям не плакали столько, сколько по парню, который сознательно рисковал жизнью.

— Ты это к чему? — спросил Орлов, выливая из кофейника остатки кофе.

— Не знаю. Я думаю о смерти Ирины, копаюсь в своих чувствах, понимаю, что жалею-то я не ее, а Льва Ивановича Гурова, который не разобрался, не сумел, не успел и потому виноват. Если я разучился плакать, то скорбеть я должен не столько об этой женщине или военном корреспонденте, а обо всех варварски убиенных невинных людях. А о сыщике Гурове забыть и не вспоминать… А я не могу, все о нем думаю, сейчас говорю только о нем, сволочь!

Орлов словно и не слышал полковника, заговорил спокойно, уверенно:

— Ты достанешь их, Лева, не сомневаюсь, достанешь. Они попали в цейтнот, сделали грубую ошибку. Они не могли допустить вашей встречи, но убийство не могло быть спланировано заранее, лепилось на скорую руку. Расколоть такое дело для сыщика, экстракласса — несерьезный пустяк. Ты говоришь, что ее трудно было поднять утром, а заставить куда-то поехать ненакрашенной просто невозможно; Какую и где схватила она смертельную информацию? Кто и на каком крючке затащил женщину под колеса «КамАЗа»? Ты эти вопросы должен разъединить. Нелогично? Я повторяю, они торопились. А ты не спеши, у тебя времени уйма. — Орлов почмокал, привычно почесал в затылке. — Ты мне доложишь часикам к двадцати, а сейчас только одиннадцать сорок. Больше восьми часов на то, чтобы подумать и кое-что проверить. Я тебя непозволительно балую…

Гуров посмотрел в простецкое, мужиковатое лицо генерала. Хотел сказать что-нибудь ехидное, насмешливое, но вместо этого произнес:

— Я вот только закурю и на один вопрос отвечу. — Гуров закурил, занял привычное место у окна. — Информацию она схватила в своем доме, больше негде. Бардин либо знает ее, либо, если его использовали втемную, теперь догадывается. Он не сыщик, но и не дурак.

Гуров встретился взглядом с генералом, вспомнил, какую бурную деятельность проявил Петр в кабинете замминистра, и лишний раз убедился, что порой его начальник и друг соображает быстрее.

— Мы не можем допрашивать…

— Побеседуем, — перебил Орлов. — Ты же слышал, я обмолвился, что вечерком позвоню и мы навестим болящего.

— То-то ты суетился, заботу изображал, коньячку поднес…

— Конечно, я не хочу, чтобы он знал о моих предположениях, — миролюбиво ответил Орлов, а затем продолжил неприязненно: — Тебе пятый десяток, а ты человека в одной плоскости меряешь. Стыдоба, полковник. Какую бы роль в убийстве Николай ни исполнял, никто не запретит мне по-человечески ему сочувствовать. И коньяк можно дать, как мужик здоровый дает закурить мужику раненому, даже врагу, который только что пытался его убить.

— Я пойду, — неуверенно произнес Гуров, погасил сигарету, пепельницу вытряхнул в корзину, протер.

— Да, тебя слишком много, я устал.

— Буду звонить, в девятнадцать часов доложу.

— Подожди, — Орлов остановил Гурова, который уже взялся за ручку двери. — Будешь искать крючок, на который утром подцепили девушку, учти мое мнение. Это не политика, не ты, в каких бы взаимоотношениях вы ни находились. Это чисто бабский крючок, таким в старину носки вязали. Иди и учти, что я сегодня тобой недоволен.

В свой кабинет Гуров вошел так резко, что едва не зашиб дверью отпиравшего засовы Артема Ермакова. Крячко, сидя за столом, писал, поздоровался и перевернул страницу.