Евгений Сухов - Зэка укроет тайга

— Закуривай.

— Поберегу здоровье, — отозвался Николай, настороженно посмотрев на подошедшего Фому.

— Смотри, дело хозяйское, — безразлично пожал тот плечами, — была бы честь оказана, — и, запалив сигарету, сладенько затянулся.

— У тебя дело какое-то или просто так пришел? — угрюмо спросил Николай. — А то сам знаешь, у меня план. Надо мной хозяин.

Фома сделал вид, что не расслышал вопроса, с интересом посматривал на «вертухая», стоявшего на вышке и озиравшегося по сторонам, на огромную черную ворону, вдруг залетевшую на территорию колонии и важно, будто бы барин перед строем, расхаживающую по слежавшейся грязной стружке.

Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил, четко выговаривая каждое слово:

— Хорошо здесь у вас. Никто над душой не стоит, руки не выкручивает, вот разве что попка, — кивнул он на «краснопогонника», спрятавшегося в тень крыши, — так он как бы не в счет. Он все о дембеле мечтает, дни считает, когда мамку увидит, водяры нажрется да бабу где-нибудь на сеновале завалит. До дембеля ему недолго, теперь для него каждый час едва ли не с год кажется.

— Послушай, Фома, если у тебя дело какое, так ты говори, не тяни, если нет ничего, я пошел. Сам знаешь, у нас план, не мы его устанавливаем, а хозяин. А он спрашивать умеет.

— Конечно же, хозяин, — охотно согласился Фома и стянул с себя куртку.

На ключицах были наколоты большие звезды, а в центре их нарисован лев с разинутой пастью. Партаки старые, заметно посеревшие от времени, наколотые лет двадцать тому назад, когда из пацанов он был возведен в статус вора. Вот, правда, все последующие годы его судьба напоминала американские горки, то поднимала Фому невероятно вверх, а то вдруг шарахала об землю с самой крутизны. И одна из таких неприятностей случилась три года назад, тогда сходом в Иркутской колонии, где он тянул срок, его лишили воровского статуса и разжаловали в «мужики». Теперь он был «прошляком». О том, что произошло в действительности, никто толком не знал, одни лишь догадки да слухи, сход умел хранить свои тайны не хуже швейцарского банка. Но поговаривали, что он непочтительно отозвался об одном из воров, нередко выступавшем в качестве третейского судьи. Тот проглатывать обиду не пожелал, созвал сход и потребовал прилюдного разбирательства. В результате Фому лишили воровского статуса. Поговаривали, что его даже отхлестали бубновым тузом по лицу за необоснованное обвинение. Но странным было другое — воровские наколки он не затер и не упускал случая, чтобы продемонстрировать их прилюдно. Хотя после серьезного разбирательства обычно дают несколько часов на выведение авторитетных наколок. И совершенно неважно, что в это время ты находишься в мурованной хате, где невозможно не то что вывести наколку, но даже отыскать гвоздя, чтобы ее зацарапать. Решение схода вынесено, и ты должен ее удалить, пусть даже придется рвать кожу зубами. В противном случае последует куда более суровая кара…

С Фомой все произошло как-то иначе, он оголялся по пояс, демонстрируя воровскую принадлежность, и никто ему не тыкал в глаза, почему он не вывел звезды. Если не знать, что общаешься все-таки с «ломом подпоясанным», его можно было бы принять за блатного.

Ох, непростой этот мужик Фома! Что-то с ним не так, что-то он крепко утаивал. Ни с кем не дружил, но никого и не боялся, к нему тоже никто не лез с дружбой, откровенно остерегались даже блатные. Он был «один на льдине», иначе и не скажешь!

— Только ты не гоношись, — примирительно посмотрел он на Николая. — Я к тебе по делу. Давно тоннель роешь?

Первое, что пришло в голову, — следует возмутиться! Но Николай тотчас понял, что это не прокатит. То, что скрылось от администрации колонии, не ушло от внимания арестантов. Оказывается, за каждым их шагом пристально наблюдали, возможно, что даже в эту самую минуту, кроме Фомы, за ними из барака смотрели еще две пары внимательных глаз. Он невольно обернулся, почувствовав, как от чьих-то заинтересованных взглядов между лопатками зачесалось.

— Не крути башкой, — хмуро предостерег Фома, — не привлекай к себе внимания, а то вон даже «вертухай» на вышке заинтересовался, на тебя поглядывает, — и, хмыкнув, добавил: — Даже про водяру и про девок на сеновале позабыл.

Действительно, «краснопогонник» заинтересованно смотрел на них, но через минуту, потеряв к ним интерес, отвернулся и шагнул в противоположную сторону.

— С чего ты это взял? — как можно спокойнее проговорил Николай, выдерживая пристальный взгляд. Спокойствие давалось трудно. Подводили руки, которые, будто ища поддержки, буквально плясали: то поднимались, то смиренно устраивались на коленях, а то вдруг соскальзывали вниз.

— А голосок-то у тебя чуток дрогнул… Тут ведь и гадать нечего, посмотри на «запретку», — показал Фома взглядом.

— И что?

— Вот я и спрашиваю, откуда на земляном валу взялась белая глина? — Николай угрюмо молчал. — А вот я могу тебе растолковать… На территории зоны ее нет, так что взяться ей как будто бы неоткуда. А появляется она аккурат на глубине полутора метров, вон у той вышки, на которой «вертухай» стоит. Толщина этой глины сантиметров тридцать будет, она линзой поднимается к поверхности и уходит параллельно склону вон к той залесенной сопке. Чего ты на меня так смотришь? Думаешь, откуда я все это знаю?

— И откуда же? — хрипло спросил Ни — колай.

— В первую мою чалку вон у той сопки прежний хозяин фундамент для свой хаты рыл, белая глина и поперла. Она здесь вообще редко бывает, все какая-то черная да красная, так что такие вещи запоминаются. — Ох, непростой человек, этот Фома! — А чего ты меня так глазами сверлишь? Смотреть надо, анализировать. А еще и умные книжки читать, что тоже способствует познанию. В следующий раз, когда белую глину будешь выносить, ты ее хоть как-то с землей перемешивай, что ли, не так в глаза будет бросаться, а то прямо пластами вываливаешь.

— К чему ты мне все это говоришь? — Николай уже понимал, что предстоящий побег висит на волоске.

Немного в сторонке на беседующих беспокойно посматривали Аркадий с Петром. Они ждали помощи в переноске тесаного бревна, вот только не смели обрывать долгий разговор.

— А сам ты не догадываешься?

— Я тебя не пойму, Фома, ты же не ссученный, закладывать нас не станешь. Да и башлять тебе за такое дело тоже как-то не по понятиям.

— Верно мыслишь, только у меня свой интерес, — серьезно произнес Фома, стряхнув пепел с сигареты в свежую стружку. — Рыть вам, я так думаю, еще недели четыре… А может, чуток поболее.

— Ты хочешь с нами? — предположил Николай. Облегчения он не почувствовал, иметь рядом такого «сотоварища» не хотелось, никогда не знаешь, чего от него можно ожидать. А уж спину подставлять под его глаза и вовсе не было желания.