Владимир Колычев - Ледяная месть

— Значит, это я во всем виноват?

— Настя во всем виновата. Не надо было ей обращаться к тебе…

— Ищешь себе оправдание?

— Оправдание?! Может быть… Ищу, но не нахожу. Нет мне оправдания. Если бы только насильников «мочила», а так ведь и нормальных, в общем-то, людей. Да, нет мне оправдания…

— И много на тебе трупов?

— Тебе этого лучше не знать, — закрыв лицо ладонями, проговорила она.

— Ну, может быть…

— Так все бы и продолжалось, если бы не ты. Кеша рассказывал мне про тебя, говорил, какой ты бабник. Я тебя презирала. И даже убить хотела, когда впервые тебя увидела… Ну, не так, чтобы по-настоящему, но если вдруг, рука не дрогнула бы…

— Спасибо.

— Не за что. Ты тогда слушал Бурунова. И мы с Кешей тоже слушали, через твой компьютер подключились.

— И за Овраговым ты со мной ездила не просто так?

— Да нет, нам он был неинтересен. Кеша хотел подставить тебя. Ты и так был под подозрением, а тут такой удобный повод списать все на тебя. Но я влюбилась. Все произошло так быстро, что я растерялась. Растерялась, но поняла, что это любовь. Настоящая любовь. И сказала Кеше, что прокляну его, если он тебя подставит. Поэтому ствол оказался у Оврагова.

— Как вы попали к нему в квартиру?

— Для нас это не проблема…

— А ключи от квартиры Бурунова вы у меня взяли?

— Взяли.

— И поэтому меня замели менты…

— Но тебя же отпустили.

— Да, но наехали скоповские отморозки…

— Я видела, как они сажали тебя в машину, и поехала за ними…

— Ты поехала?

— Ну, а кто же, по-твоему, тебя спас? Поверь, это было несложно.

— Да, там работал профессионал. И тех, других братков ты сделала… Ты отличная актриса… Почему уехала со мной сюда?

— Потому что не хотела больше убивать.

— Но вы же пытались меня завербовать.

— Вообще-то, Кеша собирался тебя «зачистить», но я настояла. Сказала, что никогда не прощу ему, если с тобой что-то случится. Поэтому мы с тобой поехали в Павлик. Ты сам должен был обо всем догадаться. Сам должен был принять нашу сторону. Но ты нашу сторону не принял. Ты хотел сбежать, а я должна была тебя удержать… Кеша так ничего и не понял…

— Что не понял?

— Он думал, что я смогу убить тебя.

— Ты должна была меня убить?

— Да. Я сказала, что сделаю это, хотя знала, что не смогу…

— И пистолет на шкафу ты не находила.

— Это был мой пистолет. Я не могла тебя убить. Не могла. Потому что люблю тебя. Очень люблю. Но все накрылось медным тазом…

Анжела ткнулась лбом в свои коленки, всхлипнула и разрыдалась. Я подсел к ней, обнял, привлек к себе. Любил я ее очень. Жить без нее не мог. И предавать не собирался. Но при этом понимал, что прежней легкости в наших отношениях уже не будет.

Голова больше не кружилась, и про тошноту я давно забыл, но подниматься с кровати не хотелось. Это ж на огород надо идти, за лопату браться, да и в доме еще много недоделок. Но что-то не лежала у меня душа к работе. Любил я Анжелу, жизнь готов был за нее отдать, но уже не хотелось думать о будущем. При всех наших друг к другу чувствах, совместная с ней жизнь превратилась в светло-серое настоящее. Вроде и не плохо мне с ней, но не рвется душа ввысь, усохли крылья за спиной.

Анжела зашла в комнату с подносом в руке. На тарелке сырники, от которых я был когда-то без ума, в блюдце сгущенное молоко, в большой кружке чай. Заботилась она обо мне, завтрак в постель подавала, я очень был ей за это благодарен, но только вид у меня кислый. Улыбнуться бы надо, но что-то невесело на душе…

— Лежишь? — спросила она, поставив поднос на тумбочку.

— Лежу.

— Я тебе завтрак принесла.

— Спасибо.

Вот и весь разговор. И завтрак какой-то не очень аппетитный. Вроде бы и вкусно, и душу свою Анжела в него вложила. Но может, потому и не лезет кусок в рот, что душу вложила. Ведь нечистая у нее душа…

— Вкусно? — спросила она, забирая поднос с грязной посудой.

— Вкусно.

— Понравилось?

— Понравилось.

Сухой разговор, черствый, как вчерашний хлеб.

— Злишься на меня? — На глаза ее набежали слезы, и она отвернулась к окну.

— Не злюсь. Все нормально.

— Не нормально. Нормально уже не будет…

— Ты же не станешь больше убивать?

— Нет. Никогда.

— Так в чем же дело? Главное то, что будет в будушем, а прошлое можно и забыть.

— Но ты же не забудешь. Тебе бы в Москву вернуться, к прежней жизни. Но тебя там ищут, тебе нельзя возвращаться…

— Не хочу я возвращаться. Я с тобой хочу жить.

— Я тебе не верю. Да ты и сам себе не веришь. И правильно делаешь. Я не заслужила прощения. Слишком тяжкий грех. Этот грех утащил меня на самое дно. Моя жизнь превращается в ад. Но я сама в этом виновата…

Она плакала, и я не мог это долго терпеть, поэтому поднялся с кровати, подошел к ней и обнял за плечи.

Да, она страшная грешница, но я очень и очень ее люблю. Да и не мне судить ее. Я хоть и не убивал никого, но сколько краж на мне, а кто грязное белье из чужих корзин вытаскивал?

— Я тебя люблю. Очень-очень.

— Я знаю. Но тебя тяготит эта любовь. Она тебя очень тяготит.

— Неправда.

— Когда-то ты чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

— Я и сейчас чувствую.

— Да, но голос твой не звенит. И глаза не горят. Ты любишь меня по инерции…

— Ну, ты должна меня понять. Я узнал о тебе такое, что до сих пор не могу отойти от шока.

— Ты никогда от него не отойдешь.

— Отойду, дай только срок.

— Пожизненный? — с горькой усмешкой спросила Анжела.

— Ну, это слишком…

— Двадцать лет?

— Зачем так много?

— Это не много. Это слишком мало. Если бы мне дали всего двадцать лет… — надрывно вздохнула она.

— Это ты о чем?

Анжела ничего не ответила. Она завороженно смотрела на микроавтобус, который остановился напротив нашего дома. Я вздрогнул, когда из машины выскочил ментовский спецназовец в каске и бронежилете. Анжела напряглась, но с места не сдвинулась. А когда я потянул ее к выходу, схватила меня за руку:

— Это я позвонила… Это за мной…

Спецназовцы выпрыгивали из машины, ловко перемахивали через забор, окружали дом, а мы стояли в комнате, ожидая, когда этот живой вал погребет нас под собой.

— Зачем ты это сделала? — взвыл я с досады.

Не должна была Анжела так поступать. Да, сейчас мы переживали сложный этап, но ведь нам нужно было только время, чтобы наши отношения вернулись в прежнее русло. Мы бы пережили все и снова вернулись бы на вершину своего счастья. Но Анжела взяла и все перечеркнула своей же рукой.

— Я так решила…

— Дура ты!

— Ты ни в чем не виноват… Я все возьму на себя…

— Дура! Какая же ты дура!

Теперь я понимал, о каких двадцати годах говорила Анжела. Ей грозило пожизненное заключение, а она надеялась на двадцать лет… Дура она! Чокнутая дура!!! Но как же сильно я ее люблю!