Татьяна Степанова - Душа-потемки

Электрические чайники и термосы…

Яркие подарочные коробки…

Разделочные доски из тропического тика…

Аксессуары для ванной, изящные хромированные дозаторы для жидкого мыла…

Вазы зеленого стекла…

Вазы рубинового стекла…

Разноцветные резиновые коврики…

Подставки, салфетки, декоративные банки…

Домашние сундуки всех размеров, плетенные из ротанга…

Палехские шкатулки…

Жостовские подносы…

И венцом всего этого – витрина, отгороженная узким прилавком, где собраны товары для шитья и рукоделия – атласные ленты, тесьма, вшивные «молнии», нитки, пряжа всех цветов, ножницы, булавки, иголки.

Среди всего этого изобилия, среди всего этого импортного и отечественного великолепия стояла мертвая тишина.

Кассирша остановилась, облизнула враз пересохшие губы.

Сияющие ножи из немецкой стали – полка с ножами так близко, всего лишь протяни руку и возьми нож, сожми его в кулаке.

Ну же! Давай!

Кассирша шагнула вперед и…

Увидела то, что лежало на полу рядом у самого прилавка.

Ноги в голубых кедах. Задранная штанина серого рабочего комбинезона.

Потрясенная кассирша сначала лишь тихо ахнула, не веря своим глазам, а потом, когда увидела ЛИЦО , закричала истошно и страшно на весь универмаг.

Звонок на мобильный раздался у Кати, когда она подходила к Главку. Утро… лужи… жара…

Кто это звонит ей? Работать совсем неохота. Вчера вернулась поздно, поздно легла, рано встала, а он…

Этот гангстер, этот стихоплет сдержал слово и проводил ее только до лифта. Обиделся, обманулся в ожиданиях, ничего, переживет. Или все еще страдает? Поэтому трезвонит спозаранку? Каким я там его «зельем» напоила?

– Алло, – Катя придала голосу кокетливую томность. Ну почему, почему, почему так хочется кокетничать с этим долговязым бандитом? Ей, черт возьми, капитану милиции!

– Екатерина, ты?

– Ой, кто говорит?

– Гущин. Ты у себя?

Катя едва не споткнулась: где, на чем это записать… сам начальник управления розыска звонит ей!

– Нет, но я уже на КПП, Федор Матвеевич, а что…

– Ступай прямо сразу во внутренний двор и жди меня у моей машины. Едем.

– Туда? – Катя похолодела.

– Туда. Елистратов только что звонил.

– Федор Матвеевич, опять то же самое?

– Опять двадцать пять, я спускаюсь через минуту.

Грузный Гущин спустился бегом (!) по лестнице, отдуваясь, как морж.

– Вот, сколько мужиков у меня в управлении, – сказал он уже в машине. – Сколько спецов, а обсуждать это чертово дело могу только с тобой… это ж надо…

– Это потому что я отлично понимаю, что это дело не совсем… то есть совсем не такое, как другие. Федор Матвеевич, что там? – Катя сразу же забыла про все на свете.

– Труп… как я и предполагал.

– И где?

– Там, где иголки продают, в отделе «Тысяча мелочей».

Больше вопросов Катя по дороге не задавала, видела – старику Гущину сейчас не до нее.

От слепящего солнца хотелось закрыть глаза. Водитель опустил «козырьки» в салоне.

Замоскворецкий универмаг снова оцепила милиция и закрыла для покупателей.

Часы на первом этаже молчали. И эта странная давящая тишина при том, что первый этаж был полон персонала и сотрудников МУРа, легла на сердце Кати тяжким камнем.

Здесь что-то не то… Во всем этом чертовом деле что-то изначально не то…

– Кто на этот раз? – спросил Гущин Елистратова, встретившего их на первом этаже.

– Уборщица. Гюльнар Садыкова. Она… наверху, на третьем… Эксперты и патологоанатом уже все там.

Полковник Елистратов взмок от пота. И не только жара стала тому причиной.

Катя держалась позади Гущина. Место уже, кажется, знакомое, привычное – все эти этажи, она исходила их и знает, где что продается, где что висит. Но одновременно словно видит все это впервые. И лица продавщиц… серые, как ткань их щегольской униформы.

– Кто тело обнаружил? – спросил Гущин.

– Там мои сейчас их всех допрашивают, пойдем взглянем сначала, ты опять же должен все это сам увидеть.

Увидеть…

Ужаснуться…

Не забыть…

Долго, долго помнить…

Уборщица лежала возле прилавка, раскинув тонкие смуглые руки. Черные волосы ее разметались по полу, глаза вылезли из орбит, кончик языка прикушен в муке удушья.

В лоб, щеки, в губы и в подбородок кто-то воткнул десятки острых булавок, образовавших на искаженном смертью лице причудливый жуткий узор.

– Осторожнее, – бросил Кате эксперт и за край поднял с пола маленькую картонную коробку.

Коробку из-под немецких булавок, разорванную пополам.

Гущин молча смотрел на тело, потом оглянулся по сторонам – отдел «Тысяча мелочей».

И Катя поняла, что он ищет.

– Федор Матвеевич, тут нет зеркал, нет примерочных.

– В мужском отделе есть, давай смотреть.

Он прошел в соседний отдел, отодвигая шторы кабинок, Катя следовала за ним по пятам.

Одна примерочная, вторая, третья, четвертая… К чему их столько, когда здесь пусто, когда тут никто ничего не покупает, все лишь умирают тут…

– Нет. Ничего нет. Никаких посланий, – Гущин смотрел в последнее зеркало последней по счету примерочной.

– Может, оттого, что у него в этот раз не оказалось губной помады? – тихо сказала Катя.

– Или не считает нужным повторяться.

– С ней… с уборщицей, все точно так же, как и тогда? Вы про булавки не говорили.

Гущин ослабил галстук.

– Иногда помнишь и знаешь, но не веришь до конца, что это было, – ответил он. – И что это повторится, придет, догонит тебя… догонит… С ней все точно так же, как и тогда. В тот раз там тоже была уйма иголок – эксперты, как мне рассказывали, потом на вскрытии их удалять замучились.

– Но все же кое-что по-другому, как я успела заметить, – сказала Катя.

Он посмотрел на нее вопросительно.

– Отдел «Тысяча мелочей» сейчас в другом месте, – Катя показала наверх. – Сами же говорили, что тогда он располагался на четвертом этаже.

Солнце ужалило, как оса. Феликс Комаровский прикрыл ладонью враз обгоревшую кожу на шее. Отчего это его кожа такая нежная – чуть что, сразу на ней все высыпает – волдыри, прыщи, крапивница? Кто это сказал, кажется, незабвенная Искра… дряхлая Кассандра: «Это все дурная кровь».

Отчего это у него кровь дурная?

Хотелось спрятаться в тень – вон туда, где орешник так густо разросся. С прудов доносился гомон и смех, всплески и крики. Вот сейчас он дойдет до конца тропинки, и откроются пруды.

Кузьминский парк – сюда в жару устремляются горожане, чтобы провести день на природе. И хотя купаться в Кузьминских прудах категорически запрещено, в такой зной никто не обращает внимания ни на какие таблички с запретами.

Ну вот и пруды… Пляж похож на лежбище. Полуголые тела, прокопченные солнцем.