Татьяна Степанова - Душа-потемки

А ему, Феликсу, загорать нельзя. Отчего все же старуха сказала, что виновата «дурная кровь»? Много она всего болтает…

Феликс огляделся – вот тут, на пригорке, в тени больших парковых лип и дубов. Он сел на траву. Белые джинсы станут зелеными, тетке Еве потом отстирывать их в машинке.

Как она радовалась, когда они купили и втиснули на крохотную кухню новую стиральную машину…

И новый холодильник…

А с новой квартирой все, все пошло прахом…

Посреди пруда качалась резиновая надувная лодка. Феликсу внезапно так захотелось искупаться…

Скинуть с себя сейчас все, весь груз… смыть… и пот, и эту странную, совсем не утреннюю усталость, и… и все остальное тоже смыть, забыть хотя бы на несколько минут.

Он моментально разделся и в одних плавках двинулся к воде.

Пляж под ногами оказался не таким привлекательным, как издалека, – везде мусор, бутылки, обертки.

А вода – цвета горячего шоколада, взбаламученная у самого берега илистая жижа.

Но он все равно не побрезговал этой грязью, потому что там, дальше, на середине Кузьминского пруда, вода казалась чище, и только ради этого стоило плыть туда… туда…

Поплыл, неумело и часто загребая руками, стараясь держать рот закрытым.

Вода, солнце…

И ничего больше…

Вода, солнце… В это утро, в это летнее утро…

Искупавшись, он вылез на берег, собрал свою одежду и в мокрых плавках направился в глубь леса.

Надо снять с себя мокрое и надеть джинсы. А то можно, как говорит тетя Ева, застудить почки и вообще все, все, все…

Из кустов послышался смех, там обнималась парочка, и Феликс взял резко влево. Вот сюда, он раздвинул руками ветки, тут его никто не увидит.

Его окружали деревья – сплошная стена Кузьминского парка. И внезапно…

Он остановился, прижал руку ко лбу.

Солнце сквозь листву…

Изумрудный свет…

Цвет багряный, осенний…

Палые листья шуршат под ногами.

Он оглянулся по сторонам – деревья окружали его, как солдаты. А впереди открывалась маленькая прогалина, где трава и папоротник буйно разрослись.

Заброшенный, укромный уголок Кузьминского парка, сюда никто не ходил много лет.

Феликс прошел вперед. Вот сейчас… сейчас… то самое место… или ему все лишь почудилось, показалось, приснилось?

То самое место…

Деревья, прогалина и что-то, полное воды, но не пруд, пруд в стороне, вот уже и крики не слышны… Овраг, промоина с глинистыми обрывистыми краями.

Он прошел вперед, раздвигая руками папоротник и осоку, – только бы не споткнуться и не свалиться туда… вниз…

Но прогалина в Кузьминском парке была ровной, как стол, заросшей, захламленной, но ровной.

Никаких промоин и оврагов, никаких ям…

Лесная земля, пропеченная солнцем.

Феликс прислонился к нагретому стволу – все обман, иллюзия.

Он снова ошибся – здесь и сейчас.

И, возможно, ошибся тогда… Но он видел так ясно!

– Задушена, как и предыдущая жертва. Ярко выраженная странгуляционная борозда на шее под подбородком. И опять нападение произошло сзади.

Катя слушала, что говорят эксперты, работавшие с телом.

– Мне нужен анализ всего, что у нее под ногтями, – сказал полковник Елистратов. – И насчет микрочастиц… пусть нам пока не с чем сравнить, но хотя бы проверим тождество с первым случаем.

«Хорошо бы тождество это самое с теми, прежними, случаями проверить, – подумала Катя. – Но как это сделать, если дела… уголовного дела нигде нет! МУР отыскать не может».

– Он изувечил ей лицо… – сказал полковник Гущин. – Это посмертные повреждения?

– Без сомнения, – эксперт очень осторожно пинцетом извлек булавку из губы уборщицы Гюльнар.

Словно занозу, острый шип… У Кати потемнело в глазах, она отвернулась. Сколько там этих заноз, этих шипов на ее лице…

– Следов крови практически нет, – эксперт осмотрел острие. – На коже только след укола…

– Он прилагал силу? – спросил Гущин.

Он … И опять все дело в интонации!

– Не слишком большую, булавки острые… Глубина проникновения невелика.

– Когда наступила смерть? – спросил Елистратов.

– Не менее четырнадцати часов назад, судя по состоянию тела.

– То есть Гюльнар Садыкова была убита еще до закрытия универмага?

– Или сразу же после закрытия, – сказал Гущин. – Ну-ка давай сюда того типа, который здание на охрану сдает, – Хохлова или как там его.

Кате, конечно, следовало бы поприсутствовать и на этом допросе торгового менеджера Алексея Хохлова. Но она не могла, она чувствовала липкий, давящий страх. Эти стены, этот потолок… Только не здесь, не сейчас, не перед лицом этой несчастной, где места живого не осталось, одни лишь серебристые жала, вонзенные в плоть.

Гущин тоже не стал ждать допроса менеджера Хохлова.

– Мне надо срочно уехать, – объявил он Кате, коротко переговорив о чем-то с Елистратовым. – И тебе тут нечего больше делать, у них тут работы снова на целый день. Возвращайся-ка ты в Главк… Вечером, когда они здесь все закончат, поедем в МУР… Может, и я какие новости добуду. Слушай, а это ты к чему заметила, что, мол, не все сходится с теми убийствами, отдел сейчас на другом этаже.

– Не знаю, но если это имитатор тут у нас… вы же эту версию не исключаете, Федор Матвеевич, правда? То он старается подражать буквально… ему важно название отдела «Тысяча мелочей», а не место… Иначе бы он… ну, этот имитатор, убил бы уборщицу на четвертом этаже, а не здесь, – Катя говорила сбивчиво.

– На четвертом нечего убирать, Гюльнар Садыкова туда никогда со своей шваброй не поднималась. А тело перетаскивать тяжело, – Гущин глянул на часы. – Ладно, я к сумасшедшим поехал, может, они что отыщут в своих сумасшедших архивах.

– Куда-куда?

– К Ануфриеву на Лубянку.

Катя в Главк не вернулась. Сидела под полосатым тентом в летнем кафе, смотрела на город, плавящийся от жары. Благо наступил уже обеденный перерыв.

Официантка принесла апельсиновый сок. А потом бутылку минеральной. Крохотные пузырьки газа лопались за холодным, покрытым испариной стеклом стакана.

Как убийца попал в универмаг?

Снова зашел перед самым закрытием, как простой покупатель?

А если убийство совершено уже после закрытия? Ведь только уборщица одна из всего персонала вместе с Хохловым приходила первой и уходила последней.

Как убийца вышел наружу?

Как он выходил тогда – в июле восьмидесятого и сейчас?

И потом еще… что-то чрезвычайно существенное… да, это же именно Гюльнар Садыкова сказала тогда, что видела машину Иннокентия Краузе ночью возле универмага. Она была важной свидетельницей, а теперь вот убита.

Если бы это дело находилось в производстве областного Главка, так просто можно было бы узнать все детали расследования. А тут МУР… они все там такие крутые, с таким самомнением гипертрофированным… Достаточно на оперов с Петровки глянуть: мы и без вас все знаем, у нас свой «фирменный» метод расследования, знаменитый «муровский» подход…