Вячеслав Денисов - Жестокий наезд

Невольно я помог Ползунковой. При допросе свидетеля она не задала этих вопросов. А ведь это, по сути, главное. Я дал ей шанс, она его не использовала, и теперь я делаю адвокатскую работу, за которую мне никто и никогда не заплатит того гонорара, который наверняка сорвала Ирина Петровна.

Естественно, что Гринько вспомнил о том, как он выбегал для того, чтобы купить больной матери лекарства. Это свидетель обвинения, только я очень сомневаюсь в том, что предоставление такого свидетеля дело рук молодого государственного обвинителя. Он принял его из рук следователя Мокрушина.

Ничего, пусть мои вопросы и его ответы фиксируются в протоколе заседания. Пусть копятся и умножаются обстоятельства, от которых впоследствии можно будет оттолкнуться. За один процесс, конечно, правды не выяснить, поэтому пусть пока каждый говорит то, что сказать хотел. Все предупреждены об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, и это стоит многого.

Гринько рассказал, как он стоял на остановке и ждал своего автобуса. Вдруг он услышал страшный по силе удар, раздавшийся справа, со стороны проезжей части. Он повернулся на звук и увидел, как автомобиль «Тойота» ударил автомобиль «Мерседес». После этого водитель «Тойоты», очевидно, не справившись с управлением, ударился о следующий справа от него джип «Лексус» и вылетел на остановку.

– Вы сказали, что услышали звук удара, и повернули голову, – отметил я. – Как же вы после того, как повернули голову, могли увидеть, что «Тойота» ударила «Мерседес», а не наоборот?

Нехороший вопрос. Тут аптека не поможет. Единственная глупость Гринько – и из свидетеля обвинения он может мгновенно превратиться в свидетеля защиты. Это поняла Ползункова. После моего демарша в сторону Гринько она догадалась, что сквозь толщу «глухого» дела пробился золотистый луч надежды. Я не отношу это к искусной адвокатской работе. Тут и дурак догадается, что, если машину Малыгина ударила машина Серикова, то они в зале должны поменяться местами. Однако Ирина Петровна опять опоздала. Сейчас свидетеля допрашиваю я. Ничего, я уверен, свое она доберет...

Гринько выглядел, как петух после трепки. Некоторым кажется, что, выступая в суде лишь свидетелями, они избегают многих неприятностей и нервотрепок. Самое большое заблуждение убежавшего в историю тысячелетия. Я уверен, что, верни время на месяц назад, никакие силы не заставили бы этого рыжика-пыжика согласиться на то, на что он согласился с легким сердцем. Я почти уверен в том, что в последующих заседаниях Ползункова и адвокат Измайловых обязательно выдернут Гринько для последней порки. Причины они найдут такие, чтобы я не счел возможным признать их несостоятельными.

Растерзанный Гринько с унылым видом покинул зал, а я по внешним признакам попытался понять, кому он так подсуропил. Ничего у меня не получилось. Ни у одного из десятка известных мне мистификаторов, находящихся в деле, не дрогнул ни единый мускул. На лице не дрогнул. Зато я на сто процентов уверен в том, что кое у кого произошло судорожное сжатие на противоположной части тела. Ничего не сделаешь – профессионалы. Их ошибка лишь в том, что они опираются на дилетантов.

...Следующий свидетель. Он приглашен из коридора через пять секунд после Гринько, поэтому о том, что здесь, в помещении с государственным флагом, допрашивают со страшной пролетарской силой, он мог лишь догадываться. Вряд ли Гринько за пять секунд мог поведать ему о необходимости говорить правду, правду и ничего, кроме правды...

– Я стоял у киоска «Союзпечати» и смотрел в сторону улицы Серафимовича. Вдруг я увидел синюю «Тойоту» марки «Проминент», которая мчалась по дороге со страшной скоростью! В ста метрах от остановки она ударилась о правый бок «пятисотого» «Мерседеса» черного цвета, разбила ему крыло и двери, потом, отлетев, ударилась о серебристый джип «Лексус», тоже разбив ему крыло и двери. Только левые. Я заметил, как от страшного удара в кабине «Лексуса» подлетел вверх подвешенный к зеркалу заднего вида на серебряную цепочку компакт-диск. После этого «Тойота», не снижая скорости, ударилась в толпу людей на остановке, сбила мужчину и молодого парня с девушкой и влетела в салон модной одежды. Девушке и парню на вид было около двадцати лет, а мужчине – около сорока – сорока пяти...

– А вы не помните температуру воздуха в тот день?

Кажется, я прервал сказителя на середине повествования.

Свидетель обвинения, с не менее странной, чем у меня, фамилией – Прут, осел и обмяк. Я даже стал подумывать о том, что он навалил в штаны, хотя повода для этого пока не было.

– Трипературу... Тепрату... Температуру? Нет, не помню.

– Это хорошо, что вы не помните. – Я кашлянул в кулак. – А то бы суд усомнился в вас. Понимаете, гражданин Прут, есть свидетели, которые на самом деле свидетелями не являются. Это те, кто не помнит совершенно ничего, или те, кто помнит абсолютно все. К своему глубокому удовлетворению, суд убедился в том, что вы к этому числу не относитесь. Кое-что вы не помните.

И – тот же экскурс в декабрь месяц, со всем пристрастием и напряжением памяти. Мне жаль обвинителя Пектусова. Кажется, он только сейчас начинает понимать, что следователь его подставил, как последнего пацана. Или – как первого. Но, молодой человек, кто виноват? Кто мешал вам, как мне, сидеть над этим делом почти месяц, засыпая над ним и просыпаясь с ним в руках? У вас много процессов? А сказать вам, сколько их у меня? Так что сиди, продолжай вертеть головой и стучать колпачком ручки по своим ухоженным ногтям...

Хорошо, когда есть друзья. Говорят, хорошо, когда их много. Но это же самое обстоятельство всегда заставляет людей метаться и забывать о дружбе. Невозможно быть верным каждому из них. Часто, даже не по своей воле, а в силу обстоятельств, приходится им изменять. И тогда друзья превращаются во врагов. Именно поэтому друг у меня только один. Вадим Пащенко. Я лишен возможности метаться, потому что глупо метаться от него к нему. Это я и называю дружбой. Возможно, на белом свете можно еще иметь и просто товарищей, но у меня их нет. Есть только Пащенко, и я несказанно рад этому факту.

Сашенька, она умеет снимать боль мгновенно. Положит руку на мой горячий лоб, и все лишнее – боль, усталость, раздражение и напряжение уходят в прошлое. И центр вселенной сразу переносится на то место, где лежит ее рука. Мне хорошо с ней и легко. Наверное, это и называется любовью?

Мой друг жесток и требователен в своей дружбе, тем и значим. Он относится к числу тех, кто справедливо полагает – сладких лекарств не бывает. И он доводит мою боль, усталость, раздражение и напряжение до максимума, до критической точки, всегда вынуждая меня понять одну простую и главную истину. Если возникают проблемы, значит, кому-то это нужно. Кто-то желает, чтобы у Струге были проблемы. А проблемы существуют для того, чтобы, решая их, извлекать для себя максимальную выгоду.