Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня

– Говоришь, Генка тебе в последний раз с дачи звонил? – уточнил он у Зондера по дороге в «Находку».

– Да. Я ему еще про «Кадиллак» сказал – мол, бери, пахан разрешил.

– Девка при нем была?

– Вроде была.

– Что ты обо всем этом думаешь?

– А что думать? – хмыкнул Игорь. – Конкретная подстава… Ментам по-любому надо Жулика закрыть, вот и рады на него любой грузняк взвалить. А вообще мне кажется, что без Голенкова тут не обошлось. Прихватить бы его и расспросить…

Несколько минут ехали молча. Михалюк вел свой «Мерседес» неторопливо, и джип с пацанами, идущий в кильватере, то и дело норовил обогнать лимузин пахана.

– Не лезь поперед батьки в пекло, – проскрипел Дядя Ваня. – Ну, прихватим мы Голенкова, а потом что? А потом его по-любому выпустить надо. А он мусоров на нас натравит. Ты лучше ситуацию масштабно прикинь. Сперва нарисовалась тема с царскими червонцами, которых у бывшего мента, видимо, выше крыши. Затем идиот Цаца… прости господи, придумывает кино с этой девкой. Пришлось подписаться – не бросать же своего пацана! А потом выясняется, что в городе уже несколько недель орудует Жулик, с понтом – следак из Генпрокуратуры. Думаешь, он сюда просто так из Франции вернулся? Не тот человек! Сазонов одной жопой на десяти ярмарках поспел, всегда около денег и всегда в долгу, всегда на двух бабах женат да три в чужих койках лежат! Есть у меня чуечка, что его тоже это золото заинтересовало. Да и многие концы на нем сходятся.

– Какие концы? – заинтересовался Мамрин.

– Жулик в архиве нашей прокуратуры сильно нашухерил. Я Мурзе с Лысым два часа назад позвонил и в прокуратуру отправил, с архивариусом переговорить. Тот за небольшую сумму и сдал, что Сазонова интересовало. Но это уже потом выяснилось, как говорится – постфактум.

– И что же его интересовало?

– Уголовное дело двухгодичной давности. Незаконная утечка драгметаллов. Стало быть, «рыжье»… Правда, пока что неясно, что это за «рыжье».

– Не вижу связи, – признался Игорь.

– Если менты вешают Генку на Жулика, то это неспроста, – терпеливо втолковывал Михалюк. – Для чего Цаца мусорскую дочь выкрал? Под нее выкуп зарядить. А заодно и пробить, откуда у Голенкова царские червонцы. И там золото, и тут… Что непонятного?

– Ну и что с того? – пожал плечами Зондер.

– Какой бы Цаца «шестеркой» ни был, но это была наша «шестерка», – молвил Михалюк, холодно блеснув очками. – И за него надобно предъявить. Только кому – пока непонятно. И потому я просто хочу узнать правду. А правду эту можно узнать лишь от Жулика. И о том, почему мусора на него Генку повесили. И о том, зачем он здесь в прокурорском макинтоше ходил. И что это за старое уголовное дело. И о том, где теперь ментовская дочь. И о червонцах. Я здесь «смотрящий» или не так?

– Ты че – ответку хочешь Сазонову зарядить?

– Пока нет. Но побазарить с ним не мешает. И побазарить жестко.

Впереди показались городские окраины, утопающие в зелени садов. У дорожного указателя стояла милицейская машина. Автоматчики в бронежилетах и касках млели на пыльной обочине.

– Это они Сазонова ловят, – прокомментировал Мамрин. – Дядя Ваня, а если… все сойдется? Ну, что Жулик нашего Цацу вальнул и тема с червонцами – тоже его? Что тогда – сразу на вилы его садить? А если он Генку по делу завалил? Может ведь и такое быть… Надо бы сперва разобраться. А то не по понятиям как-то… Да и пацан вроде в авторитете.

Михалюк ответил не сразу. Сунул в рот сигарету, закурил и, придавив собеседника тяжким, как кирпич, взглядом, изрек:

– Ты че – забыл, по какой статье его крутят? По «мохнатке», сто тридцать первая, часть два. Он же на зону проткнутым петушилой пойдет! Какие еще с гребнем могут быть базары по «понятиям»? Короче, слушай сюда. Действовать надо по трем направлениям. Ментов прикормленных поднапрячь – пусть информацию о Жулике потихоньку сливают. Мусорилу этого… Голенкова выпасать по полной программе, но пока не трогать. Ведь сикилявка его до сих пор не нарисовалась! А главное – отслеживать всех, кого в нашем городе царские червонцы могут заинтересовать. Зубные техники, ювелиры, барыги разные… Они-то и выведут на Жулика. Усек мою мысль? Вот и действуйте!

Безнаказанность развращает людей, а абсолютная безнаказанность развращает абсолютно.

Легкость, с какой Эдуарду Ивановичу удалось избавиться от Коробейника и Наташи, подтолкнула убийцу к нехитрому умозаключению: ему позволено все. Теперь он сможет совершить любое, даже самое жестокое преступление и, переведя стрелки на Жулика, вновь остаться в тени.

Какое еще алиби у беглого зэка, на котором висит едва ли не половина Кодекса?

Мысль эта, забродившая в голове бывшего сыщика, как закваска, моментально вызрела в очередную идею: вальнуть Лиду Ермошину.

Для Жулика это был безоговорочно точный удар. Убийство «при отягчающих» (заведомо беременной) стало бы роскошным цветком в букете уголовных статей, вменяемых этому негодяю. И букет этот был прекрасен для возложения на негодяйский гроб.

Мотив преступления выглядел весьма убедительно: сорвавшийся с цепи уголовник мстит бедной девочке за заяву по позорящей его статье. Заявление Ермошиной давно лежало в прокуратуре, и его авторша была уже не нужна. Мертвая заявительница была бы для Эдика куда выгодней, чем живая. Зато ее смерть гарантировала, что глупая малолетка вновь не сболтнет где-нибудь о червонцах, так некстати засвеченных перед ней в седневском секонд-хенде. В последнее время Ермошина слишком много себе позволяла, и никто не мог дать гарантий, что она окончательно не выйдет из-под контроля.

Для следствия и суда необходимы улики, но организовать их – раз плюнуть. Перво-наперво Лида должна отнести в Заводской райотдел грамотно написанное заявление – мол, насильник несколько раз звонил ей с прямыми и явными угрозами. Обычно подобные заявления без проблем фиксируются дежурной частью. Спустя несколько дней беременную малолетку следует грамотно прихватить и пристрелить где-нибудь в темном месте. Для этого очень кстати придется тот самый «макаров», из которого Эдуард Иванович вальнул Зацаренного; трассологическая экспертиза наверняка подтвердит идентичность оружия.

Интрига раскручивалась, как гремучая змея. Отловив Лиду на рынке, Голенков усадил ее в «Опель» и, скорбя лицом, заявил:

– Сазонов совсем с цепи сорвался. Этот сучонок застрелил моего лучшего друга и мою любимую жену… Завтра похороны.

– И моего «бойфренда» вальнул… – вздохнула Мандавошка, но тут же прикусила язык; она слишком хорошо запомнила последний разговор с Эдиком о ее предполагаемой роли в похищении Тани. Да и слова бывшего опера о «тюрьме» и «паровозе» еще не выветрились из ее памяти.