Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня

– Послушай… – Нервно закурив, малолетка опустила стекло дверцы. – Я ведь уже на восьмом месяце. В любой момент разродиться могу. Ты меня из роддома сможешь забрать?

– Смогу… И ты позвонила мне, чтобы об этом попросить? – вежливо уточнил Эдик; он прекрасно понимал, что Мандавошка темнит, недоговаривает, но не спешил с расспросами.

Лида помолчала и тяжело, словно языком камни ворочала, произнесла:

– Давай посидим где-нибудь.

– Хорошо, – легко согласился Голенков, прикидывая, чего же в действительности хочет от него эта дура. – Может, в «Золотом драконе»?

Ермошина молчала понуро, жадно затягиваясь сигаретой. В неразличимой листве слитно щелкал дождь. Эдик напряженно улыбнулся.

– Так куда поедем?

Он не заметил, как откуда-то сбоку к машине неслышно мелькнула чья-то тень. Все произошло слишком быстро… Внезапно задняя дверка с треском открылась, и на шею Голенкова легла петля-удавка. Эдик глотнул воздух и, выпучив глаза, попытался высвободиться. Но тут же дробящий удар в темя сокрушил волю к сопротивлению. Удавка на шее затягивалась все туже, затылок вжимался в подголовник, и уже на грани яви и беспамятства бывший мент различил в обзорном зеркальце чью-то перекошенную харю.

– Лидка, вали на хрен, дальше я сам… – услышал он словно сквозь толщу воды.

Голос неизвестного показался ему на удивление знакомым. Однако внезапность настолько деморализовала бывшего опера, что он так и не понял, чьей жертвой стал.

Голенков еще не потерял сознания, и сознание это подсказывало: взведенный «макаров», лежавший во внутреннем кармане куртки, – его единственное спасение. Тот самый «макаров», из которого Голенков завалил Цацу и который предполагалось использовать сегодня для убийства Ермошиной. Но эта малолетняя сучка почему-то решила упредить события…

Лида, приоткрыв дверь, испуганно выскользнула наружу. Неизвестный, сидевший позади, чуть ослабил хватку, и этого оказалось достаточно, чтобы Эдик резко пригнулся к пассажирскому сиденью. Судорожно выхватив пистолет, он выстрелил, не глядя, через плечо. Пуля с мягким чмоком пробила заднее сиденье. От неожиданности нападавший выпустил конец удавки, и Голенков, жадно глотнув воздух, вывалился из машины. Но подняться он так и не смог: сильнейший удар в пах заставил его скорчиться в жирной грязи двора.

Неожиданно в кухонном окне Мандавошкиной квартиры вспыхнул свет. С треском раскрылась рама, и в ярко освещенном прямоугольнике возник знакомый силуэт старика-автоматчика.

– Что, уркаганы, опять за старое! – донесся сверху дребезжащий голос. – Сию секунду прекратить бунт! Приказываю вам построиться по пятеркам и выйти на плац перед ДПНК! В противном случае в жилую зону будут введены войска!

И тут же откуда-то сбоку послышался сочный женский бас:

– А ну заткнись, старый опездол! Ни днем ни ночью от вас, алкашей, покоя нету! Щас ментов вызову! – Поняв, что скандалист вряд ли успокоится, возмущенная соседка приказала: – Так, Сашка, звони по «02», опять этот отставной вертухай из двадцать пятой квартиры буянит!

Тем временем Голенков попытался подняться, но серия ударов пригвоздила его к земле. Боль ожогами рванула по лицу, рукам, вцепилась в плечи, судорогой полоснула по спине. На мгновение он потерял сознание – но только на мгновение, потому что уже через секунду заметил у самого лица грязный ботинок, занесенный для удара. Изловчившись, Эдик ухватил ступню и резко крутанул ее влево. Спустя мгновение и он, и нападавший сцепились в луже у раскрытой дверки «Опеля».

Дрались молча, не расходуя драгоценные силы на бессмысленные угрозы и обычную в таких случаях матерщину. Лишь злобное кхэканье, зубовный скрежет да чавканье грязи аккомпанировало обоюдному избиению. Голенков так и не сумел рассмотреть лица противника: все фонари в этом дворе были разбиты, а фары «Опеля» он погасил еще во время беседы с Ермошиной.

И тут тишину вечернего дворика полоснула протяжная сирена. Под арку, чиркая мигалкой по лужам, неторопливо въезжал милицейский «жигуль». Видимо, в дежурной части, куда позвонили соседи, быстро отыскали по рации ближайшую патрульную машину и тут же сориентировали ее на вызов…

А старик в окне не унимался:

– Сволочи, враги народа, вас государство поит, кормит и работой обеспечивает, а вы еще и бунтуете?! Если не успокоитесь – открываю огонь на поражение!

Изловчившись, Эдик умудрился ударить врага кулаком в лицо. Открывать стрельбу было чистым безумием: из ментовской машины уже вылезали двое правоохранителей. Надо было уходить, но неизвестный мерзавец с неожиданной прытью поднялся и, сбив Голенкова с ног, уселся ему на спину и вновь принялся душить удавкой. Перед глазами бывшего сыщика поплыли радужные овалы, и он почувствовал, что окончательно теряет сознание.

Милиционеры были уже метрах в тридцати от места драки. Кромешная темнота не позволяла рассмотреть происходящее. Да и внимание ментов было приковано к горящему прямоугольнику окна, в котором бесновался сумасшедший дедушка.

– …когда-то «дубаком» на зоне служил, во время бунта по голове получил, – лениво сообщил один мент другому. – С тех пор как напьется, все норовит из игрушечного автомата…

Милиционер не успел договорить – в ярко освещенном окне клацнул металл затвора, и тишину ночного двора прорезала короткая автоматная очередь. Пули срезали верхушку акации над головами правоохранителей. Следующая очередь полоснула по ментовскому «жигулю», и лобовое стекло водопадом вывалилось в салон. Милиционеры посчитали за лучшее сразу свалиться в лужу. Прикрыв коротко стриженные затылки ладошками, они в ужасе смотрели на силуэт в оконном проеме…

…Произошло то, чего никто не мог ожидать. Ружье не висело в первом акте на сцене. Ружье это, точней – «АКСУ» с двумя запасными магазинами, замаскированное стопкой белья, – лежало в стареньком чемоданчике на антресолях квартиры Ермошиных. Полтора месяца назад Голенков, не желавший хранить дома конкретный срок, собственноручно занес этот чемоданчик Мандавошке; мол, тут трусы-носки, пусть у тебя постоит, если Наташка выгонит, сразу заберу, а долгие проводы – лишние слезы…

И надо же было такому случиться, что бывший вертухай, зашуганный к тому же уголовником-зятем, отыскал этот чемоданчик! Ознакомившись с его содержимым, любознательный дедушка страшно обрадовался. Смазав и почистив оружие, он засосал для храбрости стаканяру и сразу же приступил к «усмирению зэков».

Как бы то ни было, но неожиданно начавшаяся стрельба спасла Эдику жизнь. При первой же автоматной очереди невидимый в полутьме враг, видимо, растерялся… Отпустив удавку, он быстро отполз куда-то в сторону, растворяясь в темноте двора. Перемазанный грязью с головы до ног Эдик бросился к «Опелю». Естественно, никакой Ермошиной в салоне уже не было…