Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 4. Лица во тьме. Очертя сердце. Недоразумение.

— Я не смотрел на это под таким углом, — признался Лепра. Навстречу им катили двое полицейских на велосипедах, они перешли на другую сторону аллеи, которая убегала в глубины ночного мрака между двумя рядами фонарей.

— Помнишь слова пластинки? — снова заговорил Лепра. — По-твоему, в них не было угрозы? Там была фраза: «Берегись». Он метит в тебя. Предположим, Мелио солгал и сам он тоже получил пластинку. Если ты откажешься исполнить эту песню, понимаешь ты, какие подозрения на себя навлечешь? Ты должна спеть ее, родная. Моей карьерой ты займешься после. Это не к спеху. Я даже не уверен, стремлюсь ли я к карьере виртуоза. Давай прежде всего подумаем о тебе.

Оба отдавали себе ясный отчет в своих маневрах: под предлогом взаимной заботы каждый старался завладеть другим. Никогда еще они не любили друг друга так, как теперь.

— Поцелуй меня, — шепнула Ева.

Они оказались на самой опушке, но из вызова нарочно продлили поцелуй.

— Забудем? — предложила Ева. — Забудем их всех?

— Забудем! — повторил Лепра.

Они рассмеялись от души и взялись за руки, как деревенские жених с невестой. Теперь игра состояла в том, чтобы не допустить и намека на то, о чем оба втайне думали. Они снова вышли на проспект, где светился огнями вход в метро.

— Это последний отель налево, — сказала Ева. — Предупреждаю, это не то, что называется благопристойным заведением. Но там чисто.

Странная женщина, для которой чистота исчерпывалась опрятностью. Лепра снял номер, дал щедрые чаевые, чтобы не вписывать в регистрационный листок имя своей спутницы, и они сели ужинать в кафе. Ева сквозь темные очки рассматривала сидящих за столиками мужчин. Большая часть из них играла в карты среди облаков сигаретного дыма.

— Что тебя здесь привлекает? — спросил Лепра. — Объясни. Я не могу понять.

— Сама не пойму, — призналась Ева. — Это очень сложно. Мой муж тоже не мог понять. Извини. Я упомянула о нем, потому что он, пожалуй, способен был это почувствовать лучше всякого другого. Но я сомневаюсь, есть ли вообще у мужчин восприимчивость, которая для этого необходима.

Усталый лысый официант начал их обслуживать.

— И все же, — сказал Лепра, — не думаю, чтобы это было так уж таинственно. Движение, шум…

— Нет, дело не в этом.

— Перемена обстановки, декораций.

— Нет. Дело в другом… Эти люди играют в карты, пытаются создать себе маленькое счастье… Я чувствую, чего им не хватает, чего они ищут, собираясь вместе. И мне кажется, я могла бы им это дать. Они как заблудшие дети.

— Видишь, я прав, когда хочу сочинять песни.

— Этого мало.

Ева почти ничего не ела и только потягивала свое неразбавленное божоле, положив на столик рядом с собой сигарету. Она переводила взгляд с игровых автоматов на игроков в белот.

— Нет, этого мало, — продолжала она. — Петь для них — это, конечно, уже кое-что. Но надо сделать что-то большее. Что, не знаю… Принести какую-то жертву… но не печальную жертву.

К ним подошел нищий, продававший арахис, Ева купила два пакетика, вылущила несколько орешков и стала их грызть.

— Словом, — тревожно спросил Лепра, — одного мужчины тебе недостаточно?

Сейчас начнется бесплодный спор, который они вели вот уже полгода. Но Лепра не забывал, что он убил Фожера, быть может, именно потому, что Ева никогда не отвечала прямо на его вопросы. И однако, он упорствовал:

— Ты хотела бы любить всех мужчин в одном, и чтобы этот один бесконечно менялся. Тебе надо было выйти замуж за весь род человеческий.

Она сняла очки и посмотрела на Лепра с нежностью, почти материнской.

— Я не хочу причинять тебе боль, милый Жан. Зачем же ты сам все время себя мучаешь? Разве мы не счастливы? В чем же дело?

Она встала, они поднялись в номер. Ева распахнула окно, где-то вдали наигрывал аккордеон. Они узнали мелодию Фожера. Лепра закрыл ставни. Но музыка проникала сквозь стены, они молча ее слушали.

— А когда начнут петь ту песню! — прошептал Лепра.

— Молчи!

Приглушенная далекая музыка аккордеона зазвучала поэтичней, стала похожа на человеческий голос. Ева и Жан не думали о своем уговоре, о решении забыть. Они слушали Фожера. Лепра опустился на кровать.

— Лучше тебе столковаться с Мелио. Ты не можешь бросить сцену. Вспомни, о чем ты мне сейчас говорила. Тебе нужна публика.

— Это не поможет, — заметила Ева. — На свете есть человек, который подозревает правду. Может, это Мелио…

Аккордеон томно наигрывал «Наш дом». Ева сбросила с себя одежду.

— Они только и мечтают разделаться со мной, — сказала она.

— Но если ты оставишь сцену, ты когда-нибудь мне это припомнишь.

Ева погасила верхний свет. Теперь они стали просто двумя тенями, которые наталкивались друг на друга в темноте. Они скользнули в постель, приникли друг к другу, затихли. За окном, в темноте, где по временам на бешеной скорости проносилась какая-нибудь машина, жил Фожер.

— Кто были самые близкие друзья твоего мужа? — шепнул Лепра.

— У него их было немного. Приятели, знакомые, да.

— Мелио, Брюнстейн, Блеш, кто еще?

— Пожалуй, все. Еще его брат в Лионе, продюсер Тамар. Но я уверена, ни с одним из них он не был по-настоящему близок. Тому, у кого есть слава, друзья не нужны.

Аккордеон умолк. Его сменила другая пластинка. Ева узнала собственный голос. Голос пел: «Ты без меня».

— Видишь, как будет обидно, если ты бросишь все, — сказал Лепра.

Ева колебалась.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я спела?

— Я прошу тебя об этом.

— Завтра я позвоню Мелио.

Лепра прижал ее к себе. Музыки они больше не слышали.

…На другое утро они спозаранку вернулись на такси в город. Ева попросила Лепра подняться к ней. Она хотела, чтобы телефонный разговор с Мелио состоялся при нем. Лепра взял отводную трубку. На другом конце провода сейчас же отозвался голос Мелио.

— Я все обдумала, — сказала Ева. — И решила, что вы правы, господин Мелио. Я согласна исполнить песню моего мужа.

Настало долгое молчание.

— Алло, вы меня слышите?.. Я согласна…

Мелио кашлянул.

— Мне очень жаль… — начал он. — Вчера вечером я пытался вам дозвониться. Вас не было дома… Я уже подписал контракт.

— С кем?

— С Флоранс Брюнстейн.

Ева положила трубку.

— Кто-то хочет нас доконать, — сказала она.

Лепра смотрел на свои руки, летавшие по клавишам. Его считают талантливым. Ева удивляется беглости его пальцев. Но талант, истинный талант, не в пальцах. Талант!.. Перестав играть, Лепра взял сигарету из пачки, лежавшей на фортепиано рядом с блокнотом и карандашом, которые ему еще ни разу не понадобились. Перед его глазами возник Фожер — импровизирующий Фожер. Бывало, он нажмет наугад клавишу, прислушается… Склонит голову к плечу, сощурит левый глаз от дыма собственной сигареты и ждет… Лепра нажал клавишу, подождал… Ничего… Когда он вот так предавался воображению, им тотчас завладевала Ева. «Надо плыть по течению, говорил Фожер. — Песни, они где-то уже существуют, готовенькие. Они на тебя смотрят, понимаешь? Ты словно приманиваешь их, как птиц хлебными крошками». В приступе отвращения Лепра прошелся по комнате, поглядел в окно, потом стал подозрительно рассматривать свое отражение в зеркале. Бесплоден! Вот в чем загвоздка! Он бесплоден. А Фожер был на свой лад неиссякаем. Что ж. Ему остается одно — работать, чтобы превзойти в виртуозности всех виртуозов… Лепра подошел к инструменту, закрыл глаза, повертел пальцем в воздухе, словно готовясь вытянуть жребий, и опустил его на клавишу… Протяжно зазвучала прекрасная низкая нота. Фа… Ну а дальше?.. Это всего-навсего фа. Что можно выразить с помощью фа? С фа можно начать играть что угодно… полонез, балладу, концерт… Но можно ли ею высказать: «мне грустно», «я ревную», «я тоскую», «я — Лепра»?.. Он сыграл трудный, блестящий пассаж, вспомнил музыкальную фразу Бетховена, отработал ее исполнение до совершенства, просто так, чтобы усладить пальцы, но в сердце было пусто. Зазвонил телефон.