Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

— Пьер!

Он не ответил. Одетта поставила ведро и кинулась к прицепу.

— Выходи сейчас же! — закричала она. — Хватит с меня этого безобразия!

А потом, приоткрыв рот, вцепилась в перила и медленно согнулась, ловя воздух. Пьер лежал в обмороке, а возле него вытянувшись лежала на спине Грета с захлестнутой вокруг шеи веревкой. Одетта чуть было не завыла как собака над покойником. Но тут же она, несмотря на тошноту, которая подкатывала к горлу, справилась с собой и побежала звать Владимира.

— Живее! На помощь… Грета умерла!

Они вдвоем склонились над лежащими в фургоне. Владимир прикасался к Грете и к Пьеру с нежностью и жалостью, от которых становилось не по себе.

— Грета… умерла довольно давно, — прошептал он.

— То есть?

Владимир поднял руку девушки и показал на скрюченные пальцы.

— Много часов назад.

— Как это может быть? — возразила Одетта. — Она же сама вошла в прицеп. Мы с тобой видели, как она вошла. Пьер ее запер. Ехали мы без остановок. К тому же ты ехал позади нас. Так как же?

— Много часов.

Владимир пригнулся, закинул руки Дутра себе за плечо, напружинился, приподнял Пьера и взвалил его себе на спину. Он отнес его на лужок и положил на траву. Одетта принесла ведро с водой, они умыли его, и Дутр приоткрыл мутные глаза. Через несколько секунд глаза прояснились, и в них вместе с сознанием появилась боль. Дутр сжался в комок и зашелся от рыданий, он мотал головой и судорожно повторял:

— Нет!.. нет!.. нет!..

Владимир попятился и потянул за собой Одетту.

— Пойдем, — сказал он. — Скоро он будет рад жизни.

Никогда еще Владимир не произносил такой длинной фразы, и Одетта с удивлением на него посмотрела. К изгороди подошли лошади. Владимир крикнул им какие-то странные слова, перегородил путь рукой, и они, заржав, убежали. Свидетелей больше не было. Одетта размышляла.

— Как в прошлый раз не получится, — сказала она. — Аннегре знают все. Утаить ее смерть мы не можем. Но если полиция найдет ее в таком виде…

Одетта поднялась в фургон. Грета лежала на том же самом месте, где лежала Хильда. И была точь-в-точь похожа на нее. Веревка точно так же обвивала ее шею. И рот у нее был так же приоткрыт — наверное, ей тоже хотелось крикнуть. Картина до того болезненно действовала на нервы, что Владимир никак не решался подойти к покойнице.

— Влади! — позвала шепотом Одетта. — Сними с нее веревку. Я от нее с ума сойду.

Владимир впрыгнул в фургон и занялся веревкой. Дутр лежал ничком, царапал ногтями землю, и плечи у него вздрагивали. Одетта подняла глаза к потолку фургона. Чего-чего, а крюков тут хватало.

— Снял?

— Снял, — ответил Владимир.

— Хорошо. А теперь послушай меня…

Она взвесила еще раз все «за» и «против», а когда обернулась, увидела, что Владимир неотрывно смотрит на нее своими бледно-голубыми глазами.

— Ты сделаешь скользящую петлю, и мы подвесим ее, понимаешь? Никто не должен сомневаться, что она покончила с собой. А иначе…

Губы Владимира искривила брезгливая гримаса.

— Мне тоже не нравится, — сказала Одетта, — но другого выхода нет.

Владимир вдруг опустился на колени. Левый глаз у него дергался, он бормотал:

— Владимир, он преданный… но такое… война кончилась… Хватит! Хватит!

Одетта стиснула руки.

— Ладно… Спускайся!.. Иди займись Пьером. Ему не надо сюда входить.

Одетта закрыла дверь, приоткрыла окно. Потом, закусив губу и нахмурившись, влезла на табурет, который стоял возле Греты, привязала к крюку веревку и, отмерив необходимую длину, ловко сделала скользящую петлю. Сил у нее было довольно. А Грета оказалась легче перышка. Одетта взяла ее под мышки, взгромоздилась на табурет, просунула голову покойницы в петлю и осторожно отпустила ее. Грета закачалась в воздухе. Одетта опрокинула табурет. Она была вся мокрая от пота. Но мизансцена удалась. В глубине фургона послышалось тихое воркованье.

Одетта вздрогнула.

— Дуры! — прошипела она и вытерла липкие руки о кофту.

Веревка крутилась, Одетта видела то синее лицо, то хрупкий затылок с темным рубцом веревки. Ноги Греты в черных балетках казались еще живыми. Одетта попятилась и нащупала рукой дверную задвижку. Снаружи она, не узнавая, недоуменно смотрела на вьющееся шоссе, машины, цветущий луг, по которому неуверенно шел Пьер, поддерживаемый Владимиром. Но жизнь мощным толчком разогнала кровь по жилам Одетты. Она посмотрела на Пьера, хрупкого, почти уже невесомого от горя. «Я его спасу», — подумала Одетта и твердым шагом сошла с лестницы.

Дутр, без кровинки в лице, привалившись к Владимиру, ждал ее.

— Неужели решилась? — спросил он шепотом.

— Неужели ты предпочел бы следствие? — ответила вопросом на вопрос Одетта. — И куда бы оно нас привело?

— А так что?

— Так мы в безопасности… Поехали!

Теперь настала очередь Владимира изумиться.

— Мы едем?

— Разумеется. До первого городишки, а там пусть полиция разбирается. Не здесь же ее ждать.

— Плохо, — сказал Владимир.

Он сел за руль пикапа и пропустил Одетту на шоссе первой. Дутр сидел рядом с матерью и чувствовал, что сейчас умрет. Каждый ухаб был для него пыткой. Он сразу же увидел внутренность фургона, раскачивающееся тело, веревку, которая закручивается на поворотах, а потом видел переполненный зал, аплодирующую публику, вызовы… Liebe… Слово невыносимо. Жизнь невыносима. Ему суждено остаться малюткой Дутром, сыном фокусника-обманщика. Одетта закурила. Она ловко вела машину, и лицо ее, неподвижное и бесстрастное, казалось каменным. Она только однажды открыла рот, чтобы сказать Дутру:

— Смотри хорошенько. Над полицейским участком обычно висит флаг.

Фургоны проезжали через деревеньки, и ребятишки, радостно размахивая руками, долго бежали за ними следом, чтобы наглядеться на большие блестящие машины. «Семейство Альберто». Долина расширилась. Им навстречу проехали несколько грузовиков, и водители весело улыбнулись им с высоты своих кабин. У железной дороги сбился в кучу маленький терракотово-коричневый городок. Грете недолго осталось мучиться. Дутр закрыл глаза и вышел из игры. Одетта сама справится. Он не шевельнулся, когда машина остановилась. Не шевельнулся и тогда, когда послышались голоса и шаги направились к прицепу. Одетта объяснила с удивительным хладнокровием:

— Мы обнаружили ее минут десять назад. Собрались сделать привал… Когда я увидела ее, бедняжку, ничего трогать не стала, привезла прямо сюда.

Фургон вздрогнул от чужих тяжелых шагов. Дутр не шевелился. Одетта потрясла его за плечо.

— С тобой хотят поговорить. Расскажешь, что увидел.

Дутр пошел за Одеттой в полицейский участок. Ему опять снился сон, и плакат на стене заинтересовал его больше, чем доклад капрала начальству. «Молодые люди! Записывайтесь в колониальные войска!» — призывал плакат. У негритянок торчали острые груди. Белый пароход плыл по синему морю. Может, стоило записаться туда после коллежа? Может, там, среди туземцев в хижинах под пальмами, можно жить? Он отвечал, но сам был далеко-далеко, несказанно далеко от нелепого полицейского допроса. Он опять был один в целом огромном мире. Возраст, профессия… Как? Мои отношения с покойной?