Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

— Ничего не могу с собой поделать, — вздохнул он, — хоть и стараюсь изо всех сил.

— Я возьму ее за плечи, — сказала она, — а ты поддерживай за ноги.

Этим уже было задето его самолюбие, его мужское достоинство. Равинель решительно сжал руками лодыжки Мирей. Какие-то нелепые мысли теснились в его голове: «Мирей, малышка, уверяю тебя, ты ничего не почувствуешь… Ты же видишь… Я обязан сделать это… Клянусь, что не желаю тебе зла… Я тоже болен… Скоро и мне крышка… Разрыв сердца, и все…» Ему хотелось плакать. Люсьена ногой открыла дверь ванной. У нее была поистине мужская сила, вероятно, потому, что ей часто приходилось перетаскивать больных.

— Обопри ее о край ванны… Вот так… Достаточно. Теперь я и сама справлюсь.

Равинель отскочил назад так стремительно, что ударился локтем о полочку над раковиной и чуть не разбил стакан для зубных щеток. Люсьена опустила в воду сначала ноги Мирей, потом и все тело. Немного воды вылилось на кафельный пол.

— Давай побыстрей, — сказала Люсьена. — Иди за подставками… Они там, в столовой.

Равинель вышел. «Все кончено… кончено… Она мертва». Эта мысль билась в его мозгу. Его шатало. Войдя в столовую, он налил себе полный стакан вина и залпом осушил его. За окном прогрохотал поезд. Наверное, пригородный из Рена, машинально отметил он… Подставки были перемазаны сажей. Вытереть их?.. А зачем? Никто ведь никогда не узнает.

Он принес подставки и остановился в дверях, не решаясь войти. Люсьена, склонясь над ванной, не двигалась. Он видел только ее левую руку, погруженную в воду.

— Поставь их! — приказала она.

Равинель не узнал ее голоса. Он поставил подставки на пороге ванной. Люсьена наклонилась и по одной взяла их свободной правой рукой. Несмотря на волнение, она не делала ни одного лишнего жеста. Подставки должны будут, как балласт, удерживать тело под водой. Нетвердым шагом Равинель добрался до кровати, уткнулся головой в подушку и дал волю своему горю. Перед его глазами проходили картины недавнего прошлого. Вот Мирей, впервые приехавшая в маленький домик в Ангьене: «Мы поставим приемник в спальне, правда, милый?» Вот Мирей радостно хлопает в ладоши, когда он купил двуспальную кровать: «Как удобно будет спать! Она такая широкая!» И масса других, более смутных картин: катание на моторной лодке в Антибе, цветущий сад, пальма…

Люсьена открыла кран раковины. Затем Равинель услышал звяканье пробки о флакон с одеколоном. Она мыла руки тщательно, не торопясь, как после очередной операции. Все-таки она испытала страх! В теории все всегда легко и просто. Можно притвориться, что человеческая жизнь для тебя ничто. Можно прикинуться разочарованным в жизни и мечтающим покончить все счеты с ней… Да, конечно. Но когда смерть приходит, даже в самом безболезненном виде (Люсьена называет это эвтаназией), тогда-то и наступает страх. Нет, он никогда не забудет взгляда Люсьены в тот момент, когда она брала подставки, — какой-то мутный, блуждающий… Этот взгляд несколько взбодрил самого Равинеля. Теперь они сообщники, она не сможет его бросить. Через несколько месяцев они поженятся. Хотя надо еще подумать. Ведь они ничего еще не определили окончательно.

Равинель вытер глаза и удивился, что он действительно плакал. Он уселся на кровать.

— Люсьена!

— Ну, что еще?

Она опять говорила своим обычным голосом. Он мог бы поклясться, что в этот момент она пудрится и подкрашивает губы.

— А не покончить ли нам со всем этим сегодня?

Она вдруг возникла на пороге ванной комнаты с тюбиком губной помады в руке.

— Ну… если мы ее куда-нибудь увезем? — продолжил Равинель.

— Знаешь, ты теряешь голову. Тогда не стоило и затевать такое.

— Мне так хочется, чтобы все это побыстрей закончилось…

Люсьена еще раз бросила взгляд в ванную, погасила свет и тихонько прикрыла дверь.

— А ты подумал о своем алиби?.. Ведь полиция будет иметь все основания подозревать тебя. Я уже не говорю о страховой компании… Нужно, чтобы как можно больше людей — возможных свидетелей — видели тебя где-нибудь в другом месте сегодня вечером, завтра… и даже послезавтра.

— Да, конечно, — безвольно обронил он.

— Послушай, дорогой, все самое трудное уже позади… Теперь не время распускать нюни.

Она погладила его по щеке: пальцы ее пахли одеколоном. Он встал, опершись тем не менее на ее плечо.

— Ты права. Значит, не увидимся до… пятницы?

— Да, к сожалению! Ты же знаешь, мне нужно быть в больнице… И потом, ну где мы могли бы встретиться? Не здесь же…

— О нет! Ни за что!

Это было скорее похоже на крик.

— Вот видишь… Момент совершенно неподходящий для того, чтобы нас видели вместе. Будет глупо, если все сорвется из-за какой-то дурацкой случайности.

— Тогда до послезавтра, до восьми часов, так?

— Да, как договорились. В восемь часов на набережной Иль-Глорьетт. Будем надеяться, что ночь будет такой же темной, как сегодня.

Она принесла Равинелю ботинки и галстук, помогла надеть пальто.

— Ну и чем же ты будешь заниматься эти два дня, мой бедный Фернан?

— Не знаю.

— Но у тебя же должны быть хоть какие-то клиенты в этих краях?

— Да, конечно, клиентов у меня хватает повсюду.

— Твой чемодан в машине?.. А бритва?.. Зубная щетка?

— Да все у меня с собой!

— Тогда уходи отсюда! Высадишь меня на площади Коммерции.

Пока он открывал гараж, она спокойно заперла двери на два оборота ключа. Тусклый свет фонаря едва освещал улицу. Туман был теплый и пах тиной. Где-то в стороне, у реки, с перебоями тарахтел дизель. Люсьена села в пикап возле Равинеля, который нервно дергал рычаг переключения скоростей. Он поставил машину возле тротуара, закрыл дверь гаража, некоторое время повозился с замком и, подняв голову, посмотрел на окна дома. Потом он поднял воротник пальто и сел в машину.

— Ну что, поехали?

Машина двинулась тяжело, разбрызгивая желтоватую грязь, налипавшую на ветровое стекло, несмотря на все усилия стеклоочистителей, работавших на полную мощность. Она разминулась с маневровым локомотивом, который тут же исчез, прокладывая перед собой в тумане светлую полосу, где поблескивали рельсы и стрелки.

— Никто не должен видеть, как я выхожу из машины, — шепнула Люсьена.

По красному сигнальному фонарю они узнали стройку возле площади Бурс. Одновременно они увидели огни трамваев, стоявших вокруг площади Коммерции.

— Высади меня здесь.

Она наклонилась и поцеловала Равинеля в висок.

— Будь осторожен и не волнуйся. Ты же знаешь, дорогой: это нужно было сделать.

Люсьена захлопнула дверь машины и погрузилась в сероватую массу, от которой при ее продвижении отрывались неторопливые хлопья. Равинель остался один, судорожно вцепившись в подрагивающую баранку руля. На него вдруг нашло озарение… Нет, этот туман неспроста. Это совершенно явный знак. И он, Равинель, сидит в этой металлической банке словно на пороге судного дня… Равинель… Заурядный человечишка, в сущности неплохой. Он видел в зеркальце свои густые брови… Фернан Равинель, что идет по жизни как слепой, ощупывая все руками… И всегда-то туман!.. Вокруг только смутные, обманчивые силуэты… Мирей… Нет, солнце уже никогда не взойдет. Он в этом уверен. Ему никогда не вырваться из этой страны без границ. Неприкаянная душа. Призрак! Эта мысль не впервые посещала Равинеля. Как знать, может, он действительно не более чем призрак?