Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Он залпом выпил обжигающий кофе и усмехнулся собственной поспешности. Чего ради она должна выйти из дому? Хотя нет, она должна выйти: на яркий солнечный свет, в безмолвное ликование листвы, в круговерть тополиных пушинок… Она выйдет, потому что он ее ждет.

Она появилась на тротуаре внезапно. Флавьер отложил газету, пересек улицу. Мадлен была в сером костюме, сильно зауженном в талии. Она прижимала к боку черную сумочку. Натягивая перчатки, она огляделась вокруг. На груди пенились кружева. Лоб и глаза были скрыты короткой вуалью, и он подумал: таинственная незнакомка в маске. Написать бы этот хрупкий силуэт, который солнце обрисовало блестящим контуром на фоне домов в стиле рококо. Он когда-то тоже немного владел кистью. Успеха это ему не принесло. Еще он умел играть на рояле — вполне достаточно для того, чтобы завидовать виртуозам. Он был из тех людей, кто ненавидит посредственность, но не способен возвыситься до таланта. Множество крошечных дарований — и столько же поводов для разочарования! Но о чем это он? Ведь Мадлен уже здесь!

Она поднялась до площади Трокадеро и вышла на эспланаду, ослепительно, до рези в глазах, выбеленную солнцем. Никогда еще Париж не был так похож на огромный парк. Наполовину голубая, наполовину рыжая вздымалась над зеленым ковром Эйфелева башня — милый сердцу тотем. К Сене спускались сады, окружая лестничные марши — ни дать ни взять обрамленные цветами застывшие водопады. Буксирный пароходик издал хриплый клич, заметавшийся под аркой моста. Нынешнее взвешенное состояние между миром и войной вселяло в людей глухое, но мучительное беспокойство. Не потому ли Мадлен шла сейчас с такой неуверенностью? Она, казалось, пребывала в нерешительности: остановилась у входа в музей, затем двинулась дальше, будто увлекаемая невидимым течением. Перешла на другую сторону и на некоторое время присоединилась к гуляющим в начале улицы Анри Мартена. Наконец, словно решившись, вошла на кладбище Пасси.

Мадлен неспешно шла между могилами, и Флавьер готов был поклясться, что она просто продолжает прогулку. Она сразу же свернула с центральной аллеи с ее торжественными шеренгами крестов — застывшим парадом мрамора и бронзы. Она выбирала самые удаленные дорожки, рассеянно посматривая на надгробные плиты с почерневшими надписями, изъеденные ржавчиной решетки оград и разбросанные там и сям яркие пятна цветов. Перед ней по дорожке прыгали воробьи. Городской шум доносился, казалось, откуда-то издалека, и легко можно было вообразить себе, будто ты перенесся в какую-то дивную страну, за пределы обычной жизни, перепрыгнул в другое измерение. Вокруг не было никого. Но каждый крест означал чье-то присутствие, за каждой эпитафией проглядывало лицо. Мадлен медленно пробиралась сквозь эту окаменевшую толпу, и ее тень смешивалась с тенями надгробий, переламываясь скользила по ступенькам часовен, внутри которых томились на бессменной вахте ангелочки. Иногда она останавливалась, чтобы прочесть какое-нибудь полустертое имя: «Семья Мерсье», «Альфонс Меркадье. Он был заботливым отцом и супругом»… Попадались камни, которые покосились, вросли в землю подобно затонувшим кораблям. Кое-где на них устроились ящерицы с пульсирующим горлом и устремленной к солнцу змеиной головкой. Казалось, Мадлен доставляет удовольствие обходить эти глухие уголки, навсегда позабытые родственниками усопших. Постепенно замысловатый маршрут вывел ее к центру кладбища. Она наклонилась, подобрала красный тюльпан, упавший с подставки, и по-прежнему не торопясь подошла к одной из могил, подле которой и замерла в неподвижности. Укрывшись за часовней, Флавьер мог беспрепятственно наблюдать за ней. Лицо Мадлен не выражало ни экзальтации, ни скорби. Оно, напротив, дышало умиротворенностью, счастливым покоем. О чем она думала? Руки ее были опущены, в одной она держала тюльпан. Сейчас она вновь стала похожей на портрет, на одну из тех женщин, которых обессмертил гений живописца. Она полностью ушла в себя. Флавьеру пришло на ум слово экстаз. Может, это один из тех приступов, о которых говорил Жевинь? Может, Мадлен во власти мистического бреда? Но у мистического бреда другие, весьма характерные, симптомы, насчет которых невозможно обмануться. Скорее всего, Мадлен просто молилась за какого-нибудь усопшего — например недавно почившего родственника. Однако могила казалась давнишней, заброшенной…

Флавьер посмотрел на часы. Мадлен простояла у могилы двенадцать минут. Сейчас она выходила на центральную аллею, оглядывая надгробные памятники с прежним слегка пресыщенным видом, словно по части погребальной архитектуры уже не надеялась узнать ничего нового. Огибая могилу, Флавьер прочел надпись на надгробии, которое перед этим столь внимательно созерцала Мадлен:

ПОЛИНА ЛАЖЕРЛАК

1840–1865

Хотя он и ожидал увидеть на камне это имя, а все равно испытал глубокое потрясение. Скорее за Мадлен! Жевинь прав: в поведении Мадлен есть нечто непостижимое. Мысленно Флавьер вновь увидел ее стоящей подле могилы. Ничего похожего на человека, который пришел к месту вечного упокоения своего предка. Она вела себя так, словно очутилась в месте, с которым связано много воспоминаний, например у отчего дома. Флавьер отогнал эту абсурдную мысль, наполнявшую его смутной тревогой, и ускорил шаг, чтобы не потерять Мадлен из виду. Тюльпан она так и не выбросила. Теперь она усталой походкой, чуть сгорбившись, спускалась к Сене.

Они вышли на набережную. Мадлен явно шла без определенной цели она просто гуляла, рассеянно глядя на воду, испещренную веселыми солнечными бликами. Попадавшиеся навстречу мужчины несли шляпы в руке, то и дело утирая лоб: было жарко. Пронзительно голубела вода. На берегу дремали, греясь на солнце, несколько бродяг; между пролетами мостов с шальными криками носились первые стрижи. В приталенном сером костюме, на высоких каблуках Мадлен выглядела чуждой этому празднику природы, пассажиркой в ожидании неведомого поезда. Она перешла по мосту на другой берег, облокотилась о парапет, прижав к щеке цветок. Назначила здесь кому-нибудь свидание? Или решила передохнуть?.. Может, просто коротала время, наблюдая крохотные водовороты у лодок и завораживающую пляску солнечных бликов… Она немного подалась вперед. Теперь она могла видеть далеко внизу свое отражение на фоне бескрайнего неба и четкую тень моста. Флавьер подошел поближе, сам не зная зачем. Мадлен не шевелилась. Она выпустила из пальцев тюльпан. Красное пятнышко стало медленно удаляться, танцуя на волнах. Оно проплыло вдоль борта баржи и устремилось на простор реки. Неожиданно для себя Флавьер тоже заинтересовался судьбой игрушки волн. Цветок превратился в алую точку, которая неудержимо притягивала взгляд. Вот он уже совсем затерялся на широкой речной глади. Скорее всего, затонул. Руки Мадлен бессильно свисали с парапета, как ветви плакучей ивы, и она все вглядывалась в сверкающую даль. Флавьеру показалось, что она улыбается. Потом она выпрямилась. Назад на правый берег она перешла по другому мосту. Она возвращалась к себе — с прежней беспечностью, с тем же равнодушием к кипевшей вокруг жизни. В половине пятого она переступила порог дома, и Флавьера пронзило ощущение опустошенности и собственной никчемности. Он даже растерялся. Как убить время? Слежка оставила у него в душе неприятный осадок и сделала его одиночество еще невыносимее. Он зашел в кафе и позвонил Жевиню.