Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Вторая ступенька… Третья… По сути, ничего страшного — страх рождается и живет только в мыслях. Реми сам его выдумал — пощекотать себе нервы, попугать самого себя. Целителю надо было бы подержать руки и над головой Реми, надо лбом и висками, чтобы исчезли все эти мучительные страхи. Еще немного… Вот так! Реми приосанившись идет в столовую, не испытывая ни малейших неприятных ощущений. Он ступает до того бесшумно, что, когда появляется в столовой, старая Клементина даже не слышит его шагов. Она что-то штопает и шевелит при этом губами, будто читает молитву.

— Доброе утро! — говорит Реми.

Клементина вскрикивает, встает, роняет ножницы, и те втыкаются в паркетный пол. Реми подходит ближе, держа руки в карманах. До чего же она маленькая, вся сморщенная, узловатая, за очками в металлической оправе слезятся старческие глаза. Реми галантно наклоняется и поднимает ножницы, при этом нарочно стараясь не опираться на стол. Клементина, судорожно сжав руки, смотрит на Реми с благоговейным ужасом.

— Что ж ты так! — говорит Реми. — Могла бы прийти да помочь мне.

— Но твой отец запретил…

— Да, с него, пожалуй, станется.

— И врач сказал, что ты должен сам, один встать на ноги.

— Какой врач?.. Целитель что ли?

— Да. Ты, оказывается, давно уже мог бы ходить, просто страх не давал тебе настроиться и пойти.

— Кто это тебе сказал?

— Твой отец.

— Короче, меня парализовало потому, что я сам того захотел, так что ли?

Разозлившись, Реми пожимает плечами. Завтрак его готов, серебряный кофейник шумит на электрической плитке. Реми наливает себе кофе. Старая служанка все еще смотрит на него.

— Да сядь же ты, — ворчит он. — А где Раймонда?

Клементина вновь берется за штопку, опускает глаза и бормочет:

— Я за ней не присматриваю. Когда ей нужно, тогда и уходит и не говорит куда.

Реми маленькими глотками пьет кофе. Он несчастен: ведь в нормальной, хорошей семье в такой день все остались бы дома и окружили заботой чудесно исцелившегося. А здесь… Даже Раймонда бросила его. Куда теперь идти? Зачем? Реми, прищурив глаз, закуривает сигарету.

— А что ты так на меня смотришь, Клементина?

Она вздрагивает, поднимает очки на лоб и вытирает веки.

— Как ты теперь похож на мать!

Бедная старушка, видно, уже спятила! Реми выходит во двор, бесцельно бродит перед пустым гаражом. В глубине его Адриен поставил маленькую черную инвалидную коляску с ручным приводом. Надо будет отдать кому-нибудь эту коляску. Надо порвать со своим неотвязным прошлым. Попытаться жить как все нормальные люди, стать счастливым, беззаботным, жизнерадостным юношей. Реми останавливается у оранжереи, приникает лицом к стеклу. Бедная мама! Если б она могла видеть этот кусочек девственного леса! Значит, здесь больше никто не бывает? Заброшенные пальмы кажутся больными; в маленьком бассейне гниют листья; папоротники чудовищно разрослись, заполнили собой все и превратились в сплошные заросли. В этот дикий сад Реми не смеет войти. Как будто здесь мамина могила! Вот что надо было поддерживать в хорошем состоянии — эту оранжерею, где мама так любила уединяться. К ней на могилу уже давно никто не ходит. А между тем близится праздник Всех святых. Реми вспоминает, как они в последний раз ходили на кладбище Пер-Лашез: он был тогда совсем малышом, и Адриен нес его на руках. Раймонда в ту пору у них еще не служила… Все остановились около одной из аллей, и кто-то сказал: «Вот здесь!» Реми швырнул букет на какую-то гранитную плиту, а после, в машине, долго-долго плакал, пока не заснул. С тех пор он ни разу там не был: врач запретил. А какой врач — и не вспомнить, столько их перебывало! Но уж теперь никто не помешает Реми пойти на кладбище. Вдруг мама каким-то таинственным образом узнает, что ее сын ходит, что он стоит здесь, возле нее? О кладбище, конечно, никому говорить не надо. Никому, даже Раймонде. Есть такое, что их не касается, во что они больше никогда вмешиваться не будут. С сегодняшнего дня Реми выходит из-под их опеки. У него теперь есть своя, личная, жизнь.

Реми оборачивается на скрип калитки — Раймонда! Как и Клементина, она тихо вскрикивает при виде Реми, стоящего возле оранжереи. Раймонда застывает как вкопанная, и тогда он сам направляется к ней. Обоим неловко: неужели такая утонченная, изящная молодая женщина была… Ведь еще вчера она помогала ему сесть в кровати, а иногда и кормила… Реми боязливо протягивает к ней руку; ему хочется попросить у нее прощения.

Раймонда смотрит на него так же, как только что смотрела Клементина, затем машинально подает затянутую в перчатку руку и произносит:

— Реми, я вас даже не узнала. Неужели вам удалось…

— Да. И притом запросто.

— Я очень, очень рада.

Она чуть отступает, чтобы получше разглядеть его.

— Как вы изменились, мой мальчик!

— Я больше не мальчик.

Она внезапно смеется:

— Для меня вы всегда будете мальчиком…

Но он резко обрывает ее:

— Нет, ни для кого… а для вас — тем более.

Он заливается краской и, смущаясь, неуклюже берет Раймонду за руку:

— Простите… Я сам не знаю, что со мной… Мне совестно, что я причинил вам так много неприятных минут. Кажется, я был несносным больным?

— Но теперь это все в прошлом, — отвечает Раймонда.

— Будем надеяться… Можно вас спросить кое о чем?

Реми открывает дверь оранжереи и пропускает молодую женщину вперед. Тяжелый воздух пропитан запахом увядания и влажной зелени. Они медленно бредут по центральной аллее, на лица ложатся зеленоватые отблески.

— А кому пришла в голову эта затея с целителем? — спрашивает Реми.

— Мне. Я и раньше никогда не доверяла традиционной медицине, а поскольку врачи считали ваш случай безнадежным, то мы ничем не рисковали, попробовав…

— Да, но я сейчас не об этом. Скажите, Раймонда, вы действительно считали, что я сам не хочу ходить?

Раймонда останавливается под одним из деревьев, в задумчивости берется за нижнюю ветку и подводит ее к лицу.

— Нет, я так не считала, — поразмыслив, отвечает она. — Однако вспомните, каким ударом была для вас смерть матери…

— Другим детям тоже случается терять мать, но не у всех же от этого отнимаются ноги.

— Мой бедный Реми! Ведь у вас были парализованы не ноги, а сознание, воля, память. И вы спрятались в болезнь, в свой паралич.

— Прямо хоть роман пиши!

— Да нет же! Просто ваш целитель, господин Безбожьен, все нам объяснил. И он говорит, что теперь вы очень быстро пойдете на поправку.

— Что ж, получается, что я еще не вполне поправился?

— Ну почему же? Как видите, вы уже почти в норме; еще несколько сеансов — и вы сможете заниматься спортом, плавать и все что угодно. Теперь все зависит от вас, от ваших усилий. Целитель сказал нам: «Если он любит жизнь, то я за него ручаюсь». Так и сказал.