Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Один коньяк!

Никто не удивился его заказу, отчего Реми почувствовал смутное облегчение. Те двое, потягивая белое вино, говорили о предстоящей забастовке. Коньяк оказался терпким, обжигал горло, и Реми вспомнил историю о халифе, который тайно, никем не узнанный, уходил по ночам из дворца и развлекался в самых сомнительных заведениях. Неужели и ему, Реми, надо ходить на кладбище скрываясь от всех, по ночам? В нем опять зашевелился гнев; Реми бросил на стойку банкноту и, оставив недопитый коньяк, вновь очутился на улице, а в голове его по-прежнему вертелся все тот же проклятый вопрос: «Что было со мной тогда, когда умерла мама?» И по-прежнему он не мог ничего вспомнить. Да, он тогда заболел; ему сказали, что мама уехала, а немного погодя сказали, что она больше не вернется, потому что умерла, но умирать совсем не больно и не страшно — просто надолго-надолго засыпаешь. Все умирают, даже маленькие дети, когда они вырастают и становятся большими и старенькими, как бабушка. Бабушка тоже надолго уснула, за несколько дней до мамы. И теперь они обе на небе и смотрят оттуда на своего маленького Реми. Так Клементина утешала Реми, а сама при этом плакала. Реми становилось страшно, и сколько раз ночами — как такое забудешь? — он внезапно просыпался, ибо в соседней комнате ему слышались мамины шаги. Только потом Клементина объяснила ему, что мама скончалась от смертельного приступа аппендицита… Тем не менее целитель прав. Не из-за маминой смерти Реми обезножел. Но тогда из-за чего? Из-за чего же? Плохая наследственность? Но у них в роду все были крепки духом и телом… А может, родственники с маминой стороны? Ведь, в сущности, Реми о них почти ничего не знает… Ему ничего не известно о бабушке и дедушке по материнской линии… Да он и о маме ничего толком не знает… ничего!

Реми брел по узкому тротуару, забитому выставленными прямо на улице товарами. У него вызывал отвращение этот перенаселенный квартал, где из каждой двери прохожего обдает одним и тем же запахом нищеты. Но почему, почему он заболел?.. Если не от тоски и горя, то от чего?.. Отец частенько говорил ему: «Бедный мой Реми, ты рассуждаешь как ребенок!» Что ж, теперь Реми рассуждает как взрослый. Паралич не мог возникнуть из ничего, просто так, без причины. Конечно, легче всего считать, что Реми лишь симулировал болезнь. Но здесь должна быть другая причина — какая же? Привязавшаяся к нему шавка обнюхивала ботинки, и Реми отпихнул ее ногой. По всей вероятности, маму похоронили не на кладбище Пер-Лашез, а где-нибудь еще. Но почему? Ведь семейное погребение Окто находится именно на этом кладбище! Может быть, потому, что перед смертью мама завещала похоронить себя в той могиле, куда когда-нибудь сойдет и ее муж? Вполне возможно…

— А ну пошел вон!

Фокстерьер, ворча, приотстал, однако Реми почти сразу же почувствовал, как пес следует за ним по пятам. Реми попытался сдержать ярость: глупо ведь злиться из-за такого пустяка! Конечно, после стольких лет болезни он стал раздражительным, но теперь-то он выздоровел, сомнений нет… Итак, маму похоронили где-то еще, однако в разговорах с Реми все по-прежнему упоминают именно Пер-Лашез — видимо, хотят избежать тягостных и ненужных объяснений. Вот правдоподобное объяснение этого обмана. Реми сжал кулаки, ему захотелось схватить палку, камень — что-нибудь — и прибить проклятую собаку. Он рывком обернулся, в глазах его сверкнула ярость. Фокстерьер отскочил в сторону, прямо на проезжую часть, но прыгнуть обратно на тротуар уже не успел. Реми услышал, как взвизгнули тормоза, машина дважды подскочила на чем-то мягком и умчалась.

— Готов! Сам виноват! — сказал кто-то.

Тут же собралась небольшая толпа зевак: они, встав кругом, рассматривали что-то на дороге. Реми прислонился к столбику у какого-то крытого входа. Ему тоже хотелось бы взглянуть, но стало трудно дышать: шею будто сдавил туго завязанный галстук; ноги задрожали, как в тот первый день, когда он пошел сам. Голова на миг закружилась, все мысли разом исчезли, осталась лишь одна: домой, домой! Вновь оказаться дома, в тишине и покое, за узорчатыми решетками и крепкими засовами… Обессилев, нетвердо ступая на ватных ногах, Реми сделал несколько шагов.

— Такси!

— Вам плохо? — спросил таксист.

— Пустяки. Голова немного закружилась.

Ветерок бил в окошко такси и трепал светлую челку Реми. Дурнота постепенно прошла. Реми застыл неподвижно, уронив руки на сиденье, с полуоткрытым ртом… Могила не отыскалась… Собаку раздавили… Он уже не вполне отчетливо осознавал происходящее, но ощущал некую тайную связь между всеми событиями. Не надо, не надо было никуда ходить… Во рту все еще чувствовался отвратительный вкус спиртного. Реми медленно расстегнул ворот рубашки, уловил за окном свежее дыхание Сены. Здесь, возле реки, было прохладнее и как-то просторнее. Да, в деревне, в провинции ему будет лучше; надо отправляться туда как можно скорее и до самого отъезда постараться ни о чем не думать. Реми приподнялся на локте и увидел незнакомый город: за окном сновали прохожие, лентой тянулись лавки букинистов, мелькали парочки, кафе, в которых ровесники Реми о чем-то спорили — весь этот запретный мир, исчезающий словно сон; а чей-то голос все бормотал; «Сам виноват… Сам виноват…» Реми вытер вспотевшие ладони о брюки. И что это ему взбрело в голову? Подумаешь, какой-то пес. Такси затормозило; Реми, услышав, как колеса заскрипели на щебенке, побледнел и выглянул из окна… А вот и дом — большой, погруженный в тишину, с решетчатой оградой. Реми вернулся.

— Ну как, полегче? — спросил таксист.

— Да, спасибо, — буркнул Реми. — Сдачу оставьте себе… Как унизительно расплачиваться, считать мелочь. Реми пока не научился распоряжаться деньгами и не собирался учиться. Он вошел через дверку рядом с воротами — каждый вечер в девять ее запирала Клементина. Во дворе стоял дядин автомобиль, «ситроен», а рядом — большой бежевый «хочкис»: значит, отец уже дома.

В гараже работал Адриен; он поднял глаза, улыбнулся и показал Реми испачканные руки:

— Простите, господин Реми, что у меня такой вид… Ну что, хорошо прогулялись?

— Да, в общем… устал немного.

— Еще бы! С непривычки-то…

Юноша поневоле залюбовался Адриеном: широкие плечи, ладная фигура, как влитые сидят на нем спортивные брюки для верховой езды и краги. Сколько ему? Самое большее тридцать пять. Приятное, добродушное лицо простого человека, которому не нужно решать мучительные проблемы. Реми подошел поближе. Ему и в голову никогда не приходило, что у Адриена может быть какая-то своя жизнь. Ведь он всего-навсего шофер, приложение к машине, часть ее. С ним здоровались не глядя, с ним говорили думая о чем-то другом — так можно было бы говорить перед телефонным аппаратом. Вот она, фамильная спесь Вобрэ! Даже удивительно, что Раймонде удалось снискать их расположение. Реми хотел было сказать Адриену что-нибудь приятное, но не хватило духу оторваться от собственных забот. Как-нибудь потом! А сейчас надо как можно скорее разобраться в своих делах… И Реми отошел, сцепив руки за спиной и ссутулившись. Скажи ему кто, что так он похож на отца, Реми не на шутку рассердился бы. В передней он наткнулся на чемодан. Как? Уже пора ехать? Из гостиной показался дядя, он вытирал платком шею и тяжело дышал.