Н Бомж - Мой Кент [СИ]

— Слушай, отец, возьми один билет на Москву, на завтрашнее утро, без сдачи.

Деньги исчезли в его пятерне с огромными, густо поросшими рыжей порослью пальцами, он отделился от стены и молча скрылся за дверью. Я уж грешным делом подумал: «Плакали мои денежки», но не прошло и пяти минут, как он появился передо мной, словно джинн из бутылки, и протянул билет. Я был очарован этим волшебством, горячо поблагодарил его и неожиданно для себя спросил:

— Может, бутылочку сухенького найдешь?

— Нет проблем, давай пятерку, — сказал он и, получив деньги, вновь дематериализовался, чтобы появиться через десять минут с бутылкой «Эрети», завернутой в «Ленинградскую правду».

Поболтавшись на Невском проспекте часа два, я вернулся в здание Московского вокзала и устроился на лавке, две трети которой занимал безмятежно храпевший мужик лет шестидесяти, сдвинув летнюю кепку на нос и обняв одной рукой объемистую сумку. Я последовал его примеру, но заснуть не удалось. Между сном и действительностью лежали бескрайние непроходимые джунгли под названием «Что делать дальше?». Свет не проникал в их заросли, не было ни тропинки, ни ориентира.

Везде таилась опасность. Всю ночь я провел в мучительных раздумьях, но так и не сдвинулся с мертвой точки. К утру постоянное чувство тоскливой опасности притупилось. В вагоне, усевшись в кресло, я закрыл глаза, взобрался на борт вертолета с надписью «Будь, что будет», быстро пересек на нем зловещие джунгли, мгновенно уснул и проспал беспробудно до самой Москвы.

На станции метро «Комсомольская», находясь с краю маленькой, но очень плотной массы, состоящей из людей, чемоданов и сумок, при входе на эскалатор, я вдруг заметил на встречном эскалаторе Берту с двумя сумками и принял решение попытать счастья у ее костра. Берта по всей видимости ехала к своей бабушке Зине, которая жила в частном доме в Тарасовке.

Я отошел в сторону, чтобы пропустить Берту вперед, двинулся вслед за ней и, приблизившись к ней, негромко сказал:

— Не оборачивайся, Берта, это я, Вадим, мне с тобой необходимо очень серьезно поговорить.

— Привет, Вадик, почему нельзя оборачиваться, что случилось, позвонил бы или пришел к нам, ты же знаешь, мы с Юрием Михайловичем всегда рады тебя видеть.

Бр-р-р… Меня передернуло от озноба, лишь только я вообразил, как был бы рад меня видеть Юрий Михайлович.

— Все очень серьезно, Берта, но прежде всего я очень тебя прошу не посвящать Юрия Михайловича во все то, что я тебе скажу, это очень важно.

Я шел немного сбоку и заметил на ее в меру загорелом лице легкую улыбку:

— Вадик, я все знаю: ты в меня давно влюблен и наконец решился признаться. Правда, Вадик, а?

— Если бы. Если бы все было так просто… — Она выбивала почву у меня из-под ног своими насмешками.

— Ты считаешь это слишком простым для серьезного разговора? — не унималась она.

Мы стояли перед электронным табло расписания пригородных электричек Ярославского вокзала, вокруг нас кипело броуновское движение толпы. Берта стояла с сияющей улыбкой на лице, как будто на табло высвечивалось не расписание ближайших электричек, а по крайней мере анекдоты про Василия Ивановича и Петьку.

— Берта, я говорю тебе очень серьезно, мне угрожает смертельная опасность. Если я посвящу в это дело Юрия Михайловича, он тоже будет в опасности. Я прошу тебя сделать для меня маленькую услугу: отнеси записку по нужному адресу. И все. И возможно, что это меня спасет.

Улыбка на ее лице медленно погасла, она заговорила, чеканя слова ледяным прокурорским тоном:

— С кем и с чем ты связался, Вадим, и от кого ты скрываешься? От милиции? Ты кого-нибудь убил? Ты что-то украл? И ты хочешь втянуть меня во что-то грязное, зная мое доброе сердце. Это более чем непорядочно с твоей стороны.

Она повернула лицо в сторону платформ, словно сосредоточенно размышляя, на какой электричке ехать. На ее лице прочно обосновалось хмурое недоброжелательство.

Я проклинал себя за то, что обратился к ней. Она тысячу раз права. Как это вообще могло прийти мне в голову?

— Берточка, ради Бога, прости меня. Прости. Ты так всегда была добра ко мне, может быть. как никто другой. Это чисто импульсивный порыв. Ну как у маленького ребенка, попавшего в беду и знающего, что его выручит только мама, выручит и поймет. Хотя я никогда не знал, что такое «мама», но я думаю, это то, что я испытываю к тебе, когда ощущаю твою теплоту и заботу. Прости меня за то, что я оказался такой свиньей и чуть действительно не впутал тебя в свою черную беду. Берта, клянусь, что до конца своих дней буду испытывать жгучие угрызения совести. Прощай, спасибо тебе за все, и в том числе за хороший урок.

Я повернулся в сторону метро, намереваясь как можно быстрее покинуть позорный столб, как за спиной услышал разъяренное «стой» и отчетливое ругательство на идиш.

Часть толпы схлынула на монинскую электричку, объявленную электронным табло, броуновское движение несколько замедлилось, чтобы через несколько минут возобновиться с еще большей силой.

Берта поставила подхваченные было сумки на землю, отвернулась от меня в сторону табло и, когда я приблизился к ней, спросила:

— Что ты хочешь, чтобы я сделала для тебя?

— Нужно сходить по одному адресу с моей запиской и принести ответ.

Честно говоря, я не очень надеялся не этот вариант, но пока у меня другого не было.

— А что ты хочешь, чтобы они для тебя сделали? — Ей, конечно, нужно было все разложить по полочкам.

— Берта, может, ты все-таки бросишь это дело? Мне нужно только, чтобы ты отнесла записку и принесла ответ. Зачем тебе какие-то подробности? Зачем забивать себе голову?

Берта была непреклонна:

— Или ты мне скажешь, какой помощи ты от них ждешь или…

— Ну хорошо, — сдался я, — все очень просто, я должен надежно спрятаться и причем на неопределенно долгий срок, пока у меня не появится уверенность в том, что меня оставили в покое и я могу убраться отсюда. Начну жизнь сначала. Но, Берта, ты же не играешь в эти игры…

— Откуда тебе знать, в какие игры я играю, а в какие нет. — Она на несколько секунд замолчала в раздумье, затем, по-видимому приняв решение, твердо произнесла: — Вот что. Иди в кассу и возьми билет до Тарасовки. Поедешь со мной. Чердак тебя устроит?

— Меня устроит даже пчелиное дупло или крысиная нора, — сообщил я ей с воодушевлением.

— Видно здорово тебя прижало, Вадим Быстров, если тебя в крысиную нору потянуло, — она прищурила глаза и поджала губы.

«Да, Берта, прижало. Так прижало, как никогда раньше».

— Крепко ты кому-то насолил, — не унималась она.

«Крепко, Берта, очень крепко, и прежде всего твоему мужу, ненаглядному Юрию Михайловичу, суперклассному экономисту, незаменимому даже в лондонских деловых кругах».