Дмитрий Петров - Расплата. Яростное безумие

В конце концов, если убил действительно он, это все равно выяснится очень быстро. Посадить его мы теперь уже всегда успеем.

Но если у него есть что сказать еще, пусть скажет сейчас, пока он в шоке… Пусть скажет, что может. Мы потом выберем, что записать в протокол.

— Это не я, — повторил Бык машинально, но лоб его наморщился, и было видно, что задержанный мучительно пытается шевельнуть своей единственной извилиной…

— А кто? — повторил я, не отступая.

— Мне на нее наплевать было, на Вальку-то, — сказал Бык, как бы раздумывая. — Я только мужа ее хотел проучить…

— За что проучить? — быстро спросил я. Тут надо было не терять времени на размышления. Размышлять можно потом, когда Быка уведут.

— Так, — ответил он, глядя на меня бессмысленными глазами. — Чтоб знал…

— Чтоб он что знал? — настаивал я, пытаясь получить связный ответ.

— Ну… Что я круто стою, — ответил Бык, и я понял, что добиться внятного ответа невозможно. — Может, это он ее и убил. Почем я знаю? — вдруг сказал Бык, продолжая трястись от напряжения.

Фишер вскинул глаза на меня, а я в ту же секунду посмотрел на него. Вот. Мы сразу поняли друг друга. Это и было решение. Наверное, мы оба подсознательно ходили вокруг такого подозрения.

Муж сам сделал заявление об исчезновении жены… А что мы, собственно, о нем знаем? Что он за человек?

Друзей близких у него нет. Детей у них с Валентиной тоже нет. Нелюдим. Нелепая попытка инсценировать убийство маньяком. Подделаться, так сказать, под серию… Попытка наивная, обличающая полную неосведомленность о маньяках-людоедах. Убийца Валентины не знал, что они людоеды. И не знал, что для отрезания головы используют нож, а не топор…

В комнате наступила тишина. Стало слышно только тяжелое дыхание оперативников, которые дышат на службе всегда, как гончие собаки. Странно, что они при этом не высовывают языки…

Мы с Фишером смотрели друг на друга полминуты. После этого капитан сказал своим людям, кивнув на Быка:

— Уведите задержанного. Пусть пишет.

— Что пишет? — спросил оперативник, поднимая за локоть Быка со стула.

— Пусть пишет все, что знает, — сказал грозно капитан и распорядился: — Машину быстро нам с прокурором… Вы ведь поедете сами? — спросил он у меня.

— Нет, — покачал я головой, — Я вам дам ордер. А сам не хочу — мы с ним одноклассники.

Я хотел еще добавить, что вчера утром я пригласил его на свадьбу, но промолчал.

Однако это воспоминание подтолкнуло меня к еще одному — неприятному. Я вспомнил о том, что Франц пытался «перебежать мне дорогу» с Мариной. Я вспомнил о том, что она провела с ним по крайней мере один вечер…

Я старался вообще об этом не вспоминать, но теперь все это вдруг всплыло в моей памяти.

С одной стороны, это было еще одной косвенной уликой против Франца. Если человек действительно скорбит о погибшей жене, он не станет немедленно «крутить» роман с другой женщиной.

Если же он это делает — значит, он либо не скорбит о жене, потому что сам виновен в ее гибели… Либо он сумасшедший и не контролирует себя…

Может быть, это и не так, но мне почему-то стало вдруг тревожно. Отчего? Не знаю. Потом, пытаясь объяснить причину возникшего у меня чувства, я не мог придумать ничего иного, как говорить об интуиции. Может быть, это и так…

Пока Фишер искал машину, я подошел к телефону на его столе и набрал номер Марины. Почему я вдруг сделал это? Не знаю. Интуиция.

— А ее нет, — сказала ее мама. Потом подумала секунду и сказала: — Она просила передать, что ее позвал к себе Франц по делу.

— По какому делу? — тупо спросил я, еще не до конца поняв значение этих слов.

— Я не знаю, — ответила старушка. — Я думала, вы знаете… Мариночка просила вам передать…

Я не дослушал до конца. Бросил трубку и побежал в коридор. Фишера там уже не было.

Во дворе стояла машина, куца он как раз садился вместе с еще одним оперативником и милиционером в форме.

— Подождите! — крикнул я, подбегая к машине, — Я поеду с вами.

— Наблюдать за соблюдением законности при обыске? — усмехнулся Фишер, пододвигаясь на сиденьи и давая мне место.

Интересно, что мы еще не обменялись ни одним словом о Франце, Мы просто поняли друг друга по выражению глаз. Теперь, пока ехали по улицам, мы могли обменяться впечатлениями…

— Проходи в комнату, — сказал Франц, подталкивая меня вперед.

Дверь на улицу все равно была уже закрыта, и мне не оставалось ничего иного, как последовать его приглашению.

— Сядь на стул, Марина, — почти торжественно сказал Франц. Он был необычайно бледен, и даже губы его побелели в ту минуту.

Я села на стул и почувствовала, что спина моя внезапно покрылась холодным потом. Наверное, так бывает, когда ты еще точно не знаешь, чего тебе бояться, но страх входит в тебя помимо твоего сознания…

Да и эти слова Франца о том, что мне не придется выходить отсюда… Что это значило?

Но Франц не стал долго мучить меня неизвестностью. Он был возбужден, и я заметила, что он весь дрожит. Волосы на его голове были всклокочены. Они торчали, как солома, в разные стороны. Наверное, так выглядел гоголевский Поприщин на последней стадии своего безумия…

Франц быстро-быстро заговорил. Чувствовалось, что он заранее приготовил речь и теперь стремился ее проговорить поскорее.

— Марина, — сказал он. — Ты не поймешь всего. Я не буду тебе рассказывать. Да это и не имеет смысла… Ты изменила мне. Я так надеялся на тебя, а ты предпочла мне другого.

— Что ты говоришь, Франц, — возразила я, стараясь говорить спокойно и рассудительно. — Подумай сам… Я ведь тебе не жена и не невеста. И даже не любовница. То, что у нас было — это нельзя назвать даже связью… Так, эпизод. Да и то ты сам его так грубо прервал… Причем тут измена?

— Молчи, — ответил Франц, возбуждаясь еще больше и бледнее, сильнее, — Ты такова, как и остальные женщины. У меня еще была надежда, а теперь нет и ее. Вы все развратны, бесчестны… Женщина — это грязь, это похоть. Вы все таковы, и ты оказалась не исключением.

— Знаешь что, Франц, — сказала я, вставая. — Мне все это не нравится. Ты пригласил меня по какому-то делу. Я пришла, а ты несешь какую-то чушь про женщин. Причем тут это?

Сказав это, я сделала движение пройти к двери. У меня не было никакой надежды, что мне удастся дойти до нее и тем более, открыть ее, но не стоять же было, сложа руки…

Конечно, все так и получилось. Стоило мне сделать шаг к двери, как Франц метнулся ко мне и преградил дорогу.

— Я ничего не могу сделать со всеми вами, — сказал он, тяжело дыша. — Но могу постоять за себя. За свою честь и свое достоинство. Хватит его попирать!

Мы стояли лицом к лицу. Я заглянула ему в голубые глаза и вдруг ужаснулась увиденному.