Илья Риф - Великий комбинатор возвращается!

Остап Бендер ел шашлык и запивал его холодным пивом. Невнимательно рассматривая танцующую в кругу публику, он увидел дюжего рыжего моряка в белой морской рубахе и широких брюках-клеш, выписывающего кренделя в такт оркестру в середине танцующего круга.

– Давай, Шура, давай! – кричали танцующие девицы, а подгулявший моряк с силой вбивал тяжелые матросские ботинки в палубу ресторана.

Неясное воспоминание шевельнулось в голове Бендера, он все внимательнее и внимательнее всматривался в танцующего матроса. Наконец, танцующий моряк повернулся к Остапу лицом и тот понял, какое воспоминание его так неожиданно взволновало, – передним стоял бортмеханик и уполномоченный по копытам, сын лейтенанта Шмидта Шура Балаганов. Балаганов тоже остановился, замахал перед лицом руками, как бы прогоняя непрошенное видение. Наконец взгляды бывших сыновей лейтенанта Шмидта встретились.

– Командор! – растерянно вскрикнул Балаганов и, расталкивая веселящийся на палубе народ, стремительно ринулся к Бендеру.

Виктор Михайлович Полесов, постоянно испытывающий денежные затруднения, а попросту говоря, никогда денег не имевший, вдруг ощутил чувство той сладостной свободы, которую дают человеку деньги. Получив от Бендера сторублевую купюру, он разменял ее по рублю в Сберкассе и теперь ходил по городу с полными карманами денег. Он всей душой проникся той огромной ответственностью, которую взвалила на него судьба, возвысив его до полковника и соратника по борьбе самого предводителя дворянства и будущего диктатора России Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Задание адьютанта диктатора было ему понятно: следить за таинственным греком Кондилаки и выяснить, где похитители держат маленького Ибрагима. До поздней ночи слесарь-полковник тайно следовал за греком, ни на минуту не спуская с него глаз, – но ни в чем подозрительном Константин Константинович пока замечен не был. Сначала грек отправился в ночную харчевню на постоялом дворе, где поужинал жаренной на постном масле рыбой, выпил кружку пива и отправился спать к себе в комнату. Площадь и придать ей поистине колхозный колорит, местное начальство заказало скульптуру племенного быка в полную натуральную величину; скульптуру заказали в художественном фонде областноого центра. За быка пришлось отвалить кругленькую сумму из городского бюджета, но теперь жители и гости Старгорода, посещая рынок, могли любоваться творением областных скульпторов во всей его красе. Бык поражал своим великолепием! Он был водружен на бетонную, метровой высоты тумбу, и поражал воображение народа своей натуральностью: острые рога, трубой торчащий хвост, широкий бычий лоб и пышущие огнем ноздри, бьющие о земь копыта, – так и казалось, что бык сорвется с постамента и устроит базарникам настоящий разгон. Маленькие дети при виде этого чудища плакали, а несознательные старушки-одуванчики крестились; быка выкрасили в светло-серый цвет, а на боках нарисовали черные пятна. Но самой большой достопримечательностью этого чудища были бычьи принадлежности, которые натурально висели у него между задних копыт и поражали зевак своими огромными размерами.

Каждую ночь, с пятницы на суботу, кто-то красил эти бычьи принадлежности ярко-желтой краской, и утром они сияли на всю площадь в лучах восходящего солнца, что очень тешило посетителей рынка. Утром, в понедельник краску смывали, но в субботу все повторялось снова. Вот под этим быком и располагалась пивная бочка, столь популярная у старгородцев.

«Ну что, бык сегодня доится?» – задавали друг другу вопрос граждане мужского пола; «Доится!» – слышался ответ; «Ну, пошли!»

Это означало, что бочку с пивом подвезли, и граждане, запасаясь сушеной таранькой и четвертушками с "Московской" водкой, спешили к быку.

Именно здесь и устроил свой наблюдательный пункт Виктор Михайлович. Несмотря на раннюю пору, у пивной бочки было людно, – бык, выражаясь языком старгородских любителей пива, доился во всю. Буфетчица Нюра, обслуживающая пивную бочку от рыночной столовой, трудилась в поте лица. Жаждущие с утра живительной влаги граждане, с зажатыми в руках рублевками, напирали на прилавок и все одновременно требовали немедленного утоления жажды. Граждане, получившие вожделенную кружку пива, устраивались стоя за двумя, грубо сколоченными из нестроганных сосновых досок, столами, и принимались за ежедневное привычное дело. Собираясь по два-три человека в кружки по интересам, любители утреннего пива вынимали из карманов брюк чекушки с водкой и разливали их в кружки с пивом. По первой кружке выпивали быстро и молча, – по срочному тушили "горящие трубы", а затем пиво повторяли, и принимались за тараньку. Сначала тараньку старательно колотили о крышку стола и, как выражаются заядлые любители пивных баталий, выбив из хвоста дух, начинали рыбу чистить. Рыбья шкурка и чешуя во множестве валялись вокруг столов и подножья бычьего постамента. Те граждане, которым места за столами не хватило, забирались вместе с кружками и таранькой на бычий постамент и устраивали застолье прямо под бычьим брюхом, – им приходилось разминать тараньку о бычьи принадлежности.

Полесов, устроившись с кружкой пива у бычьего постамента, внимательно наблюдал за входом в гостиницу "Колхозник", но таинственный грек не появлялся, и слесарь спокойно допивал вторую кружку пива.

Когда были выпиты первые утренние кружки пива и, как говориться, горящие трубы затушены, начиналось общение и обмен мнениями и новостями между членами пивного общества.

– Мой брат служит ветеринаром на конезаводе, – рассказывал, изрядно выпивший пива с Московской водкой, лысый гражданин средних лет в потертом пиджаке и сандалиях на босу ногу. – Так вот, у них на конюшне недавно живого кентавра поймали.

– Да не может такого быть, – кентавры уже давно не водяться! – возразили ему сразу несколько любителей пива.

– Неправда, водяться, – я тоже слышал, что кентавра поймали, – поддержал ветеринарского брата, другой гражданин, подливая в пиво рассказчика водку.

– Так вот, – продолжал лысый, – этого кентавра точно не поймали бы, если бы он не был пьян в стельку. А пьяный он был потому, что сначала, как прискакал на конюшню, пол-ночи пил водку с конюхом, а потом, когда конюх пошел в отключку, кентавр забрался на конюшню к кобылам, и принялся их топтать всех подряд. А так, как он тоже изрядно нализался с конюхом, он тоже отключился и заснул в этой кобыльей конюшне. Здесь его и застукали утром, вызвали милицию и повязали. Когда его везли на полуторке в каталажку, он курил папиросы, сильно матерился и валил лошадиные яблоки прямо на головы зевак, сопровождавших полуторку. Сейчас, говорят, этого кентавра держат в милицейском гараже и не знают, что с ним делать: в камеру с другими арестантами его не посадишь, в одиночку он не поместиться. А милицейский воронок пришлось на улице на ночь оставить – гараж-то под кентавра занят; так вот, ночью с этого воронка все колеса и фары неизвестные воры и сняли. А тут ревизия из центра нагрянула; и насчитали начальнику милиции недостачу, – теперь его из начальников переводят в постовые. Да и травы на этого кентавра не напасешься! – рассказчик допил пиво с водкой до дна. – Говорят, отправят этого кентавра, за пьянство и развратные действия, на принудительные работы в колхоз плуг таскать и навоз возить. А еще брат мне говорил, что теперь на конезаводе от кобыл ждут приплода маленькими кентаврами.