Александр Харламов - Высшая мера

Естественно батюшка ничего не ответил. Не до этих забот ему было сейчас! Ни до еды и до разборок из-за нее. Весь его привычный мир рушился. И только от правильного осмысления происходящих перемен, зависело то, переживет ли он эти перемены или останется погребенным под их обломками.

– Оглох что ли, дьячок!– один из Кисловских подручных лениво потянулся и шагнул в сторону наших нар, явно намериваясь отнять у батюшки еду. – Бог велел делиться, а хавчиком и подавно. Все равно не жрешь!

Кислов с любопытством наблюдал за движениями своей шестерки. Он-то в отличии Лома, так кажется звали этого молодца, глупым не был, и знал, что последует за такую экспроприацию, но будто бы намеренно шел на этот конфликт или, если быть точным, то не пытался его предотвратить.

– Давай сюда, общество пожрать желает,– потянулся он к полной миске с луковой похлебкой,

Он сам все за меня сделал. Мне оставалось только мгновенно захватить его за уши, по-детски оттопыренные и со всего маху дернуть за них вверх. Лом по инерции резко выпрямился и со всего маху шарахнулся о нижний край нар Качинского. Глухо ойкнув, он пошатнулся и сполз на земляной пол, держась двумя руками за ушибленный затылок.

– Ах ты, сука!– второй ринулся ему на помощь, но на доли секунды опоздал, я уже успел спрыгнуть с нар, приняв стойку, готовый к нападению.

– Ша, бродяги!– поднялся наконец-то Кислов, останавливая драку. Лениво так поднялся, как сытый кот, потирая голую грудь под грязной телогрейкой.– Сядь!– коротко приказал он своей шестерки, медленно и неуклонно приближаясь ко мне.– Что, Клименко, все такой же борзый? Никто пока крылья не обломал?– поморщился он, остановившись в паре метров от меня.– Ну ничего…Я вернулся! Твой страх вернулся! Ходи, сучонок, и оглядывайся!

– Что тут у нас?– голос Щеголева, неожиданно вошедшего в барака, разрезал наступившую тишину после вора, как пистолетный выстрел. Ожидающие продолжения конфликта сокамерники растеряно переглянулись между собой.

– Живи пока, тварь…– злобно прошипел мне Кислов, отходя от нар.

– Вижу!– радостно сообщил Щеголев, потирая руки.– Вижу, что исправляетесь, быдло нечесаное! До подъема уговоренного еще часа полтора, а вы уже все на ногах. Готовы, так сказать, к труду и обороне! Молодцы! Молодцы!– улыбнулся он, ехидно прищуриваясь.– А я сначала не поверил. Пупкарь ко мне прибегает, говорит, мол все уже на ногах, шум в бараке какой-то, может дерутся или режим, упаси Бог, нарушают! Нет, отвечаю я ему, они молодцы этакие спать не могут, все за производство волнуются, лес валить пораньше хотят пойти, затемно еще… Так, Клименко?– подошел он ко мне впритык, заглядывая прямо в глаза.– Молчишь? Правильно…Молчание – знак согласия! А посему…Строится, твари! Поведу вас в промку, раз вы спать не хотите.

– Василь Васильевич…– вежливо обратился к нему Качинский, который тоже проснулся и свисал надо мной, спустившись с нар.– Еще на улице темно, что ж мы там увидим?

– А видеть ничего не надо, посидите, померзните на просеке, может чего умного в голову придет. Поймете, что лучше спать в бараке, чем встречать рассвет в лесу на морозе. Строиться, я сказал!– рявкнул он, поворачиваясь к выходу.

Осужденные, недовольно покряхтев, строились в одну неровную шеренгу. Отец Григорий, так и не пошевелился.

– Поп, тебе что особое приглашение надо?– заметил его Щеголев. В ответ лишь молчание. Григорий Иванович все так же смотрел в деревянный сруб нар. Что он там видел? Свою красавицу жену или потерянных навсегда деток?

– Оглох что ли?– начальник отряда вернулся обратно. Внимательно осмотрел его.– Помер что ли?

– Да нет…Дышит вроде…– на затылке ушибленного мной Лома росла на глазах огромного размера шишка.

– Дурачком решил прикинуться,– кивнул понятливо Щеголев,– надеется, что в дурку спишут. Там легче и кормежка получше. А ну, встать!– заорал он, хватаясь за пистолет.

– Василич!– окликнул его Качинский, положив ладонь на руку начальника отряда, не давая тому достать оружие. Я видел, как глаза Щеголева наливаются кровью, он бледнеет и готов взорваться.

– Пусть полежит денек,– попросил Лев Данилыч, не отводя взгляда,– отойдет, а мы с Клименко за него норму выполним…– я ожидал, если честно, что тот бывшего белого офицера тут же и пристрелит, но что-то во взгляде Качинского Щеголева остановило. Он резко дернулся в сторону, поводя шей, будто воротник гимнастерки стал ему неожиданно мал. Он, действительно, был сейчас похож на разъяренного племенного быка, которому озорные ребятишки накрутили хвост. И сказал угрожающе тихо:

– Пусть лежит…А ты еще раз так сделаешь, я тебе обе коленных чашечки прострелю, понял?

– Так точно, гражданин начальник!– вытянулся в струнку Качинский.– Спасибо!

– Пошли вон, стадо баранов!– заорал Щеголев, отворачиваясь от побледневшего Льва Данилыча. Он, как и я, прекрасно понял, что находился всего лишь в шаге от мгновенной гибели, и то, что он не сделал этот самый шаг, целиком и полностью произошло только благодаря неплохому настроению начальника отряда, который на счастье Качинского был сегодня под хмельком, еще не выветрившимся с вечерних посиделок.

Строй шевельнулся, словно живая бесформенная расплывшаяся гусеница. Затопали несколько десятков ног к выходу. Мелькнула мысль, что хорошо, что Василь Васильевич не придумал пока распевать на ходу нечто патриотическое, иначе тогда мы совсем уж выглядели бы дураками.

На улице светать еще даже не начинало.Весь лагерь был погружен в синие непроглядные сумерки. На небе, туго затянутом облаками, не было видно ни луны, ни звезд. Сверху уныло и уже совсем медленно спускались пушистые влажные снежинки, как последнее дыхание прошедшей за ночь метели. Темноту разрывали лишь одинокие полоски рыжего света от прожекторов на вышках, падающих то в одну, то в другую сторону. Вертухаи наверху бдили, не спали, боясь побега.

После относительного тепла барака на улице показалось совсем уж стыло. Я приподнял воротник телогрейки, чтобы поменьше задувало в шею, наклонил голову вниз, пряча ее от снежинок, и стал рядом с Качинским. Хочет он или нет, но других близких друзей у меня в лагере не было. Лев Данилыч промолчал, глядя куда-то вперед. Но и это уже было неплохим симптомом. Был бы против такого соседства, прогнал бы.

Ноги мгновенно промокли, утопая в свежем, мягком, как перина снегу по самую щиколотку.

– Ну-ка подтянись!– браво гаркнул Щеголев, размахивая руками где-то в начале колонны. Вот уж у кого энергии хватило бы на десятерых. Только в девять нас загнал, всю ночь пробухал вместе со служивцами и вот, в три часа ночи уже, как огурчик.– Лучший отряд, а телепаетесь, как коровы беременные!