Александр Харламов - Высшая мера

Помимо воли, подчиняясь бешеному напору сержанта, мы ускорили шаг. Да и теплее так было в разы. Горячее дыхание вырывалось из трех десятков глоток, поднимаясь клубами пара над колонной.

– Василь! Совсем с ума сбрендил? – изумился дежурный по КПП, распахивая широкие ворота в лагерь.– Куда ты их гонишь-то?

– Сами изъявили работать, сволочи этакие. Спать не хотим, есть не хотим, говорят, Василь Васильевич,– проговорил, весело щурясь, Щеголев,– работать давай! Кровью и потом вину свою перед Родиной, перед всеми советскими гражданами желают искупить.

– Доиграешься ты, Василь! Ох, доиграешься…– покачал головой дежурный.– Начальник лагеря новый. Черт его знает, как отреагирует на такое самоуправство… И меня с собой потянешь!

– Не бзди, пехота! Мы ему сегодня такую выработку покажем, забудет обо всех нарушениях, да, сволочи?– обратился он к нам, подмигивая подленько.

От этого, мы ему покажем, заранее становилось страшновато. Уж слишком непредсказуем был характер начальника отряда, слишком явственно в глубине карих глаз мелькала мутная водица сумасшествия.

– Шевелись, сволочи!– я обернулся. Мы с Качинским заняли место примерно посередине. Хвост еще только выходил из распахнутых настежь ворот, а голова колонны уже почти достигла промки. Кислов с подельниками двигался позади. Ах да, вспомнил я, ворам же работать западло.

– Оглядывайся теперь, за тобой по пятам смерть твоя ходит…– неожиданно повернулся ко мне Качинский, заметив мой настороженный взгляд.

– Вижу!– вздохнул я.– Но сделать ничего не могу…

– Я б убил бы…– коротко бросил Лев Данилыч.– Пока тебя не убили!

– Да как же…

– Они ворье, бандиты! Для них твоих принципов не существует,– резко оборвал меня бывший белый офицер,– кончил его по-тихому и дело с концом, а шавки Кислова сами разбегутся. Они только с хозяином зубастые, а так…Шавки и есть!

– Я подумаю,– пришлось согласится мне, боясь признаться, что сегодня мне самому приходила в голову эта мысль. Но вешать на себя еще один срок, как-то не хотелось.

Промка представляла собой огромную вырубку. Вековые сосны, устремляющие далеко в небо свои лохматые пики, окаймляли ее по всему периметру. Поломанный молодняк валялся целыми кучами в высоту человеческого роста. Тяжелые длинный пятиметровые бревна аккуратно складировались в самом краю. Рядом с ними расположился засыпанный снегом небольшой сарайчик, где лежал сложенный инструмент. Именно возле этого сарайчика Щеголев нас и остановил. Несколько раз хрипло гавкнула сонная овчарка, почуяв что-то в лесу. Может дикого зверя, а может просто, чтобы не уснуть. Солдатня, сопровождающая нас, откровенно зевала, явно недовольная причудами Щеголева.

– А я вот шел и думал…Чего ждать-то? – улыбнулся Василь Васильевич.– Для чего нам свет нужен? Что вы топором по бревну не попадете, а? Или пилой промажете мимо реза? Такие враги трудового народа видеть ночью должны не хуже, а то и лучше зверья. Вы все свои поганые делишки ночью-то в основном и обтяпываете…Так что такие сумерки вам, что ясный день! Разбирай, инструмент…По парам и на валку. Раньше начнем, раньше кончим! Да и время за работой быстрее идет, глядишь, такую полянку каждый из вас вырубит, «десяточка» в лагере незаметно пролетит,– он ехидно улыбнулся, засовывая руку за пазуху, где еще с вечера топорщился початый пузырь самогона. Сейчас мы на работу, а он в сараюшку с кем-нибудь из солдатни, продолжать гулянку....

– Что же вы, твари безмозглые, не спешите искупить свой долг перед Родиной?– нахмурился Щеголев, когда никто из отряда не сделал шага в сторону сарая.– Кто-то у меня тут обещал двойную норму за попа сделать?

– Сука…– процедил Качинский, первым делая шаг к инструменталке. Свое слово он привык держать.

– Сука, гражданин Качинский, это собачья особь женского пола! А я твой Бог и начальник, ясно?

– Так точно, гражданин начальник!– кивнул бывший офицер, выбирая себе топор под руку.

– Вот и славненько! Шелепков!– обратился он к одному из солдатиков, которые привели нас сюда сегодня.– Оставь, кого-то старшим, пусть присматривает за этими скотами…А мы пойдем обсудим кое-что!

Видимо, предмет обсуждения уже остыл и был полностью готов к употреблению. С неудовольствием подумал я, выбирая себе двуручную пилу. Она гибко изогнулась в руках, отозвавшись протяжным тоскливым звоном, под стать моему настроению.

– План двести стволов! – уже уходя, сообщил Щеголев, прекрасно понимая, что это нереально.

Для меня это все было вновь. Как-то все время получалось, что с момента попадания в лагерь, я все проскакивал мимо промки. Сначала комиссия, потом Головко…Поэтому руководил в нашей паре Качинский, который уже имел в этих делах некоторый опыт.

– Для начала надо вырубить место от молодняка, куда ты будешь ее валить,– инструктировал он меня, пробираясь по пояс в снегу к одному ему известной сосне. – Смотри не зевай, вокруг таких специалистов много, как мы с тобой, может и на голову чего упасть. Обычно перед валкой кричат: «Поберегись!». Но мало ли что…Сначала на стволе делаешь надрез там, в какую сторону сосна по твоим расчетам будет падать, а потом пилишь уже с другой стороны. Тут главное вовремя остановиться, иначе ствол лопнет и клацнет тебе по зубам. Для отче это было самое сложное!

– Понял,– кивнул я, понимая, что ничего все равно не понял и вместо тысячи объяснений лучше один раз это увидеть и пощупать собственными руками.

Вокруг затрещали пилы. Раздался стук топора. По вырубке растекся липкий смолистый запах, такой густой, что его легко можно было ощутить на своих губах. Мы выбрали сосну поближе к краю. Верхушка ее терялась где-то далеко в небесах среди таких же раскидистых крон.

– Надпил делаем!– Качинский взял у меня один край пилы и приложил куда-то под основание дерева. Потянул на себя, потом я…Получалось не очень. Пила застревала, изгибалась, звенела, с трудом вгрызаясь в твердую кору. Минут через пять, когда разрез стал глубиной около двух сантиметров. Качинский дал знак прекратить работу.

– Теперь здесь…– указал он на противоположную сторону ствола.

И снова долго и нудно мы водили пилой по миллиметру вгрызаясь в сосну. Стало жарко. Я даже попытался расстегнуться, но заметив предостерегающий взгляд Льва Данилыча остановился.

– Смотри, Сашка,– покачал он головой,– пневмония штука такая…От нее и помереть можно.

Пришлось работать в телогрейке. Когда ствол заскрипел, наклонился, поглощая тот маленький разрез, который мы сделали в самом начале, бывший офицер дал команду отходить. Сосна зашаталась, застонала, наклоняясь все сильнее.

– Бойся!– прокричал Качинский.

С грохотом и треском дерево рухнуло на уже приготовленную вырубку, подняв облако снежной пыли, в последний раз взметнув вверх свои пушистые ветки, будто раненый великан, сраженный-таки лилипутами в неравно бою.