Сергей Е.ДИНОВ - Пастель для Галатеи

«Мустанг» юзом развернуло и занесло на мост Лейтенанта Шмидта. Джип протащило дальше по набережной. В сыром воздухе раздался треск выстрелов, будто ломались сучья старых деревьев от падения с высоты грузного тела. Звонкими брызгами стекла рассыпался плафон фонаря на мосте. Время тягостного беспредела пожирало город.

Синяя надпись белыми буквами на фасаде дома по Невскому проспекту до сих пор предупреждала: «При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

Под чёрными сводами арки мрачного питерского двора нервно и беспокойно помигивал синий маячок милицейского «воронка». В щупальцах фар передвигались по колодцу двора люди в форме, склонялись над двумя распростёртыми чёрными телами, застывшими в стекле луж на щербатом асфальте. Над людьми нависали, горбатились на жёлтых стенах их гигантские уродливые тени. Будто перелетала от подъезда к подъезду, ослепительно сверкала фотовспышка. Казалось, следом должны были раздаться раскаты грома и разразиться гроза. Но в колодце двора замер затхлый воздух, «застыла» мертвенная тишина, иногда нарушаемая цоканьем каблуков.

– Не наши. Явно. Залётный молодняк, – уверенно заявил милицейский капитан, хрипло, простуженно откашлялся. – Одежда простецкая. Морды тупые, крестьянские.

– Жуткая экспрессия смерти! – восхитился в состоянии ужаса и омерзения фотограф – лохматый парень в драной, джинсовой куртке, склонился для следующего снимка перед неестественно белыми, будто загримированными, ликами трупов. – Невыразимая дикость грани жизни и небытия! Маски Аида.

– Хорош базарить! Словоблуд. Не надо так крупно снимать! Детали делай, но ясные, точные, внятные! Не нужны твои изыски и художества! – возмутился интеллигент в шляпе и старомодном пальто, в тонких хирургических перчатках, судмедэксперт. Он беспристрастно осмотрел заголённые тёмно-бледные тела убитых, оценил огнестрельные раны груди, тяжко вздохнул. К смерти даже за тридцать лет работы в следственном отделе было невозможно привыкнуть.

– Не забывай об общих планах, Марат. Сделай несколько средних, – смягчился к живым, посоветовал эксперт. – Зафиксируй расположение тел. Детали выдели, важные для следствия, а не лично для тебя, художник с большой буквы Ху. Колото-резаную рану горла сними во всех ракурсах. Надо понять, чем резанули. Татуировки кадрируй, каждую отдельно. Прочитаем, где, кем и когда были набиты. Блокнот с выдранными страницами сними. Видишь, продавлины на листах, вероятно, от нажатия шариковой ручкой. Можно выявить текст. Ботинок… предположительно совместного производства, старые наручные часы «Полёт». Это поможет опознать трупы, – и судмедэксперт продолжил занудным тоном для диктофона с микрокассетой, что держал в левой руке:

– Второй труп. Молодой мужчина. Предположительно 25-27 лет. Огнестрельные ранения в количестве трёх. Явные подпалы одежды. Стреляли с минимального расстояния. В обоих случаях сделаны контрольные выстрелы в голову.

– Какая ты зануда, Флип! – недовольно проворчал фотограф Марат, оскалился в отвращении от собственного занятия, пощёлкал затвором фотоаппарата. Попыхал «блицем», отчего мрачные живые люди будто замирали в движении, а трупы напоминали поверженных древних актёров в гипсовых масках с застывшими, искаженными чёрными ртами и глазницами. – Ж-ж-жуть! Такое выстави в багетах, народ замрёт от ужаса. Мрак. Лица, не пойму, запудрены?

– Наркоту сыпан у ли. Похоже, пацанва на конкурентов нарвалась. Убрали курьеров, – терпеливо пояснил судмедэксперт, принюхался. – Ан нет! Мук а . Похоже, простая гастрономическая мука, – поднёс ближе ко рту диктофон. – Лица погибших обильно посыпаны порошкообразным составом, предположительно, мукой…

– Пижоны в Питере завелись. Кос я т под колумбийцев. Галстук хотели вывесить, уроды, – прохрипел милицейский капитан, низко склонился, тронул труп молодого парня за подбородок. Из горла погибшего послышалось посмертное хрипение. – Не успели. Явно кто-то помешал.

Фотографу стало плохо. Он шарахнулся в сторону, долго, натужно гыкал в подвальное оконце дома, будто пугая домушников и выпивох. Ругаясь на собственную слабость, всё же спросил капитана:

– Галстук?

– Режут горло. Язык вывешивают на грудь, как… как… Что тут не понятного? Отвяжись!

Фотограф вновь безвольно откачнулся к черноте подвального провала.

По Фурштадской от Таврического сада медленно катило такси с зелёным огоньком, перед светофором у Литейного моста остановилось. За баранкой руля придуривался, чтоб отогнать усталость и сон, покачивался в такт «дворникам» мордатый, будто бульдог в щетине, таксист с выпученными от недосыпания и регулярной выпивки глазами.

– Крепче за шофёрку держись, баран! Рекламная служба «Русского радио»! – послышался из окна машины шутовской голос ведущего радио. Водила оскалился в улыбке, тут же скривился, глянув вправо, на пассажирское кресло, будто было там наплёвано.

– А-а-а, блин! Чем дальше в ночь, тем больше козлов! – ругнулся таксист.

Машина резко газанула с разворотом на Литейный мост. В салоне откинуло на спинку кресла пассажира, полуживого, со взглядом выпученных глаз, застывшим в желе запоя. Лоб пассажира был туго перетянут жгутом зелёного платка. Судя по страданиям на мгновение оживших глаз, чтобы голова не лопнула, от боли. Это был давишний фотограф Марат, парень лет тридцати. Он с трудом ожил складками выразительного лица, шутливо выложил пальцами кадр на глаз, щёлкнул языком, будто затвором фотоаппарата. Но не получил в ответ даже презрительной ухмылки таксиста. Вновь загнулся вниз, под приборную доску машины, словно подбирая постоянно развязанные шнурки, громко и натужно икнул.

– Э-э-э! – угрожающе прохрипел таксист. – Только попробуй… Бли-и-ин! Вышвырну!

Таксист презрительно сморщился.

– Совсем разучился молодняк водку жрать!

Щупальца фар скользнули по чёрному колодцу двора, упёрлись в тоннель подъезда. В глубине двора сбликовал мокрая смола асфальта. Чёрный скелетик детского велосипеда сиротливо прижался к углу дома. Приоткрылась дверца машины. В лужу выпали бледные, босые ступни ног пассажира.

– Поплюхайся, блин! – со злорадством прохрипел таксист. – Жду!

В сыром подъезде раздалось неуверенное шлёпанье шагов, будто отбивали живую рыбу на ступенях лестниц. Муторно пахло затхлым бытом старых петербуржских домов, гнилой картошкой, непросохшими валенками, сыростью подвалов.

От холода и тяжёлого похмелья под дверью квартиры номер «36» в нерешительности мялся, сотрясался всем телом от озноба ночной пассажир, Марат. Без особой надежды он дважды грохнул кулаком в драный дерматин двери. И успокоился. Из квартиры не донеслось ни звука.