Сергей Е.ДИНОВ - Пастель для Галатеи

Марат вздохнул от безысходности, понимая состояние людей, которых он разбудил, но которые, из принципа, не откроют ночью, хотя, похоже, и глянули в мигнувший светом дверной «глазок».

Ночной странник потоптался перед окном лестничной площадки между этажами, забрался на широкий деревянный подоконник, пошевелил скрюченными пальцами грязных озябших ног, согреваясь, передёрнул плечами, зевнул кротко и смиренно. На губах его скривилась страдальческая улыбка одинокого, кинутого на произвол судьбы человека.

Колодец дома проваливался глубоко вниз, напоминал смятый в рулон бумажный макет со слюдяными незрячими глазницами. Ни одного окна не светилось на свернутых в рулон фасадах. Ни одного звука не доносилось из чрева спящего дома. Марат ткнулся лбом в колени, расслабленно задремал.

Исступлённо, как вой сирены, рванул тишину гудок такси. Марат нервно дёрнулся, упал с подоконника, побежал вниз, к спасительной квартире номер «36». Дубасил кулаком в эмалированную бляху номера, как обезумевший, призывая, если не спасти, но временно выручить страдальца фотоплёнки и спиртного. Дождался ответных звуков, загнулся подобострастно у дверной ручки, икнул в замочную скважину:

– Эт-то й-я-а, Из-з-ольда.

Приоткрылась тяжёлая дверь на цепочке. В тёмном проёме проявилась сонная молодая женщина, в белом махровом халате, в тапочках с пушистыми помпонами. Она была чистая, просветлённая, томная, словно усталая от векового сна, замотанная бинтами отмокающая мумия египетской красавицы. Марат вновь икнул, виновато напоминая о себе. Женщина отвела пальцем тонкую прядь волос, сощурилась близоруко, равнодушно взглянула на ночного гостя. Она всё делала медленно, нарочито медленно, как бы давая понять, что оказывает великую услугу одним тем, что поднялась с постели, в два часа ночи.

– Из-зольда, ч-ч-е-е-е-р-рвонец з-займи… пож-ж-жался… на-а-а т-такси… т-там, – с трудом двигая челюстями, выговорил продрогший Марат. Глупо, заискивающе улыбнулся.

И то верно, не глупо ли, заявиться ночью к бывшей супруге и просить денег взаймы, чтобы оплатить такси? Тут не каждый, даже настроенный благожелательно, оценит мрачный юмор пришельца. Марата корежило от холода, головной ломоты, но он стойко держался, бесконечно надеясь на женское милосердие и всепрощение. Напрасно. Бывшие жёны, если не вышли повторно замуж, никогда не прощают. Бывшим в радость унижение бывшего.

– Й-я, – печально откликнулась с пола беременная кошка. Изольда тапкой мягко задвинула, вернула животинку в квартиру.

– В-вот, – кивнул Марат, мол, даже скотина понимает тягостное состояние нуждающегося человека.

Кошка выскользнула из-под белого халата на грязный половик у двери.

Изольда презрительно глянула на грязные босые ноги Марата.

– Почему со мной? – риторически спросила она в пустоту, не надеясь на ответ, прикрыла дверь.

Марат присел на корточки, поднял кошку за передние лапы, легонько потряс, благодаря за участие.

– Я-я, – печально протянул он, потрогал кошку за брюшко. – К-котятки? К-коты – скоты! П-почему я был с ней? Д-да п-потому! Их бин И-з-зольдат-тэн! – вдруг выкрикнул Марат страстно, истерично и зло, встал перед дверью навытяжку, выбросил руку ладонью вперёд, потом гулко стукнул кулаком в грудь. Эхо вторило по всему подъезду. – Их бин И-з-зольдатен, ж-женуля! Да потому с мутерной своей ты, как была, так и осталась грубой, безжалостной солдафонкой и стервой! С ма-ма-машей своей! Осфальтовной! А я для тебя кто? Был. Пе-е-ервым. Во-от! Первый – это первый навсегда! И всё – на хер-р-ц, мин херц?! Да? Всё навсегда кончита?! Эх, ты – женщина Изо Льда!

Марат выговорился в своем сложном монологе и затих.

В полутемном коридоре большой квартиры Изольда привалилась спиной ко входной двери в терпеливом ожидании очередной выходки бывшего сумасбродного мужа, изысканно потёрла виски тонкими пальчиками, картинно закатила глаза, хотя зрителей рядом не было.

Взвинченный, истеричный голос Марата вновь донёсся с лестничной площадки:

– Ребёнок – мой! Дочь. Глаза! Уши! Мой! И квартира! Я сделал! С отцом. Твоим – моим! Вод как! Твоим, как моим! О!

В коридоре квартиры под высоким потолком тускло светилась пыльная лампочка на скрутке проводов. Юноша с круглой тыковкой животика, томный, красивый, утончённый, с длинными жидкими волосиками по телу, двадцатилетний недоросль, выполз бочком из двери кухни, зябко завернулся в простыню. Он жевал и мычал, пытаясь, вероятно, что-то спросить или извиниться за юношеский, неумеренный жор.

Тридцатилетняя Изольда, при виде юного любовника, почувствовала себя глубокой старухой, вяло, устало, с полной безнадёжностью отмахнулась рукой.

На гулкой лестничной площадке Марат самозабвенно философствовал, повторяя окончание каждой фразы и дожидаясь отзвука эха:

– Возня. А! Вся жизнь – возня. И люди в ней – возилы! М-м-м? Муха? Ходить так и не научилась? – поводил он кошку на задних лапах. – П-пора! Пора! Я уже научился! Да-а-а. Научился. Постоянно на задних! Но – нет. Не умею держать равновесие по жизни. Не умею. Но постоянно. На задних. И она постоянно! – кивнул на дверь. – И – все! Мы! П-постоянно! Все! На задних! Перед кем?! Где?! Достоинство? Где гордость?! Где всё? А? О! Беременна?! М-молодец! А я? Нет, не молодец. Никак не могу забеременеть навсегда творчеством, искусством. Постоянные выкидыши! И я сам – выкидыш – ф-ф-фотох-художник. Через Ху. Ху-дож-ник. Творю! Творю-у-у-у! А чего? Кому? Кому это ну? Кому? Мне? Мне-е-е. Бромпортрет в окурках. Мне?! И мне всё это по! Н-насыпьте брому в рану мне! – с театральным пафосом прогорланил Марат и сбежал – повалился вниз по крутой лестнице.

Беременная кошка на половике жалобно вякнула ему во след:

– Й-я-а-а?

Марат задрал голову:

– А что ты, ж-ж-животное? Ж-жди. Потомства. Я же жду? И ты жди. Разродов. Прощай!

В коридоре квартире затаившийся юноша в простыне чавкал с полным ртом.

– Дай ему, Золя. Выпить, – высказался он, наконец. – Больной. Что взять?

Старуха Изольда, в молодом обличье спящей красавицы, выдержанно, спокойно, безо всяких эмоций, словно окончательно проснувшись, сказала:

– Уйди. Ляг. Прошу. Мальчик. Мой.

Юноша прожевал.

– У тебя газом пахнет, – вздохнул он. – И тараканы. Повсюду.

Д Р У Г

Под утро горловины питерских дворов взбила пена молочного рассвета. Марат отчаянно колотился в другую дверь, последнюю как надежда. Прогремели ключи в старом замке. Босой, трясущийся от холода Марат осветился тихой радостью.

– Ч-ч-е-е-е-р-рвонец… д-два… з-за б-ботинки, – жалобно простонал он. – Т-такси. Там. В-вниз-з-зу.

Худой, болезненный человек неопределённого возраста, Кирпичиков Прокопий Прокопьевич, типичный персонаж писателя Достоевского, всклоченный со сна, в потёртом драповом пальто, накинутом на голые плечи, отступил в коридор квартиры.