Эдуард Фикер - Операция «C-L»

Почти одновременно с ним прибывает наш врач.

– О-о! – поднимает он брови, увидев меня.

– При чем здесь сочувственные охи? – говорю я раздраженно. – Ваше бодрящее средство оказалось отличным. Но его действие слабеет. Как бы его продлить?

– Никак! – злобно отрезает доктор. – Вы что, ума лишились? И не думайте! Сегодня ночью вам предстояло серьезное дело. Вот я и дал вам таблетку. Но она разрушает организм.

– Вы преувеличиваете.

– Вовсе нет! Второй не получите.

– Послушайте, доктор, – останавливаю я его. – Вы наверняка мне дали не всю порцию. Ее действие не так уж сильно. Как раз сейчас мне нужно решить одну задачу, а ответ никак не сходится. А если силы мои будут убывать…

– Идите вы к черту со своей задачей!

Доктор оставляет меня одного, а сам спешит наверх. Нет, с ним не договоришься. А я и вправду чувствую, что процесс мышления дается мне все труднее.

Близится утро. Сейчас осмотрю лабораторию Фал-фара, вернусь в его квартиру, и там придется что-то предпринимать. Обещанная реакция может наступить скорее, чем я рассчитываю.

Винтовая лестница ведет в подвальное помещение. Подвал, разделенный деревянными перегородками, уже освещен. Из-за дверей льется яркий белый свет, и подвальная лампочка, кажется, тлеет, словно только что погашенная спичка.

Покрытые линолеумом какие-то материалы, и в углу что-то вроде будки. Эта темная каморка, убежище Гуго Фалфара. Дверь в нее пришлось взломать. На полу стоит предмет, испускающий яркий свет. Кроме этого источника света, есть и лампа-рефлектор, прикрепленная к краю стола с тонкой и гладкой столешницей.

Трое сотрудников из опергруппы уступают мне дорогу. Один из них говорит:

– Входите, не бойтесь.

В лаборатории уже крутится Карличек. Подзываю его к себе.

– Думаю, Карличек, вам здесь нечего делать.

– Я и сам не знаю, – отвечает Карличек, – чем мне заняться раньше.

– Так я вам дам поручение. Срочно разыщите пятьдесят восьмой участок.

Карличек улыбается для данных обстоятельств довольно легкомысленно.

– Пятьдесят восьмой? Это за углом. Я думал, вы знаете. Дом, в котором мы имеем честь находиться, как раз и относится к пятьдесят восьмому участку.

Участковый мне об этом не сказал. Возможно, просто не было случая.

– Ладно, – говорю я. – Разыщите, где живет участковый пятьдесят восьмого участка, и доставьте сюда его жену.

Я вхожу в ярко освещенную каморку Фалфара.

Два небольших ящичка, стоящих у стены, похожи на те, в которых переправляют боеприпасы или взрывчатку. На них намалеваны кресты, на одном зеленый, на другом ярко-желтый. Зловещее предостережение. Крышки закрыты большими засовами в виде вопросительных знаков.

В остальном, кажется, ничто больше не таит опасности, если, правда, здесь нет скрытой мины. Комиссия специалистов утверждает, что нет. Но кто знает, что может придумать Фалфар? Я еще помню, что случилось со Шрамеком, когда он открыл термос.

Да и наверху, в квартире, самая на первый взгляд невинная вещь вдруг может ни с того ни с сего взорваться.

Ящик стола открыт. Но в нем ничего нет. Над столом, над ящиками и вообще всюду, кроме той стены, где дверь, прикреплены полки в два или три ряда. Они забиты бутылками, мензурками, жестянками и коробками с химическими формулами, цифрами или просто надписями.

С полки над столом я снимаю для всеобщего обозрения толстую пачку плотной бумаги. А с соседней полки – еще более толстую кипу новых купюр серии «C–L».

Мои подсчеты относительно всех этих миллионов серии «C–L», пущенных в оборот, лопнули. Чистая бумага, обнаруженная здесь, явно того же сорта, что и бумага для купюр серии «C–L». Пепел, который мы старательно собирали на 297-м километре, образовался в результате сгорания чистой бумаги, предназначенной для серии «C–L». Сам Фалфар написал об этом в письме.

Сейчас эта любительская лаборатория выглядит так, словно Фалфар в спешке бросил ее на произвол судьбы, торопясь исчезнуть.

С виду – самый обычный подвал. Никаких сенсационных открытий, как на вилле Рата.

На верхней полке лежит небольшой альбом – единственное напоминание о том, что здесь орудовал фотолюбитель, если только нет у альбомчика другого назначения. Страницы гладкие, покрытые какой-то особой эмульсией. Между страницами лежат кусочки тонкой, но прочной, как железо, фольги. Посредине каждого листа выбита буква. Небольшая штамповка, как раз необходимая для изменения серии «C–L».

– Наверняка сделано фотохимическим способом, – говорит один из специалистов.

Теперь нам ясно назначение предмета, засунутого на полочку над столом.

Это – зеркало размером со школьную тетрадь. Когда я беру его в руки, лежавший на нем небольшой предмет выскальзывает. Лупа часовщика. На зеркало падает свет лампы-рефлектора, отражаясь вверх, на стекло, прикрепленное к зеркалу. На стекло накладывается купюра «C–L», затем освещается так, чтобы при движении фольги, положенной сверху на купюру, «Е» могло встать на место «L», а потом его дорисовывают красной краской.

– Интересно, а? – спрашивает один из специалистов.

Впрочем, лично меня эти открытия не слишком поражают, или, может, я их просто недооцениваю. Меня больше занимает вопрос, почему до сих пор нет никаких сообщений с контрольных пунктов.

Куда девался автомобиль П-37035? Возможно, он где-нибудь в укрытии. Во дворе дома, в гараже гостиницы и тому подобное. Но и там его разыскивают.

Я снова поднимаюсь наверх. Врач, склонившись над трупом, хмуро глядит на меня.

– Вскрытие не даст ничего нового, – бормочет он. – Пуля прошла через мозг и застряла в черепе. Преступление совершено вечером. Преступник стрелял на расстоянии метра, самоубийство исключено. Правда, возможен несчастный случай.

Трепинский докладывает, что никто из обитателей дома убитого не знает, пана Фалфара не видел и выстрела не слышал.

– На втором этаже, как раз под этой квартирой, никого не было. Все уехали за город. А на первом этаже выстрел едва ли слышен.

Орудия преступления нигде не видно. Через окно вползает тусклый рассвет.

Участковый сидит в задней комнате, ожидая меня. Правда, он там не один. В этой же комнате работает оперативная группа.

Чувствую я себя неважно. Лоб в испарине, ноги дрожат. Меня все больше охватывает слабость. Присаживаюсь в кресло и наблюдаю за действиями врача. С помощью ассистента врач снимает с убитого пиджак: он должен взглянуть, нет ли на теле повреждений или ран. Грубо оторванная подкладка пиджака может означать все, что угодно.

Но, по-моему мнению, это сделано с целью уничтожить следы. Ведь фабричная марка может быть таким же вещественным доказательством, как и обручальное кольцо с инициалами.

Я готов спорить с кем угодно, что на пиджаке была фабричная марка и что но какой-то причине ее уничтожили. Пиджак в руках у Трепинского. Вместе с лейтенантом Благой он осматривает его со всех сторон.