Вольф Хаас - Приди, сладкая смерть

— Это ваш коллега?

— Да, коллега. Он у меня потерялся.

— Нет, такого не видел. И не мог видеть. Потому что под окнами очень долго стоял грузовик.

— С каких это пор грузовикам разрешено там парковаться?

— Я тоже себе этот вопрос задавал, — сказал молодой человек, а потом в его печке что-то звякнуло, примерно так, как звенят микроволновые печки, и он открыл дверцу и засунул туда очередную ногу.

— На грузовике была какая-нибудь надпись?

— Я не обратил внимания.

— Может, «Ватцек-бетон»?

— Понятия не имею, — сказал парень, потому как это был не такой человек, чтобы соглашаться с первым встречным, ведь студенты и извращенцы очень напирают на духовную независимость.

Когда Бреннер вернулся к машине, он сразу увидел, что микрофон рации оборван.

— Что вы сделали с микрофоном рации, фрау Рупрехтер?

Хочешь верь, хочешь нет, только из-за того, что Бреннер оставил ее на пять минут одну, она сразу же попыталась вызвать по рации помощь. Но конечно, вместо того, чтобы нажать единственную кнопку на микрофоне, от нетерпения и гнева она сразу же выдрала кабель.

— Как только я попаду домой, я буду на вас жаловаться, — начала грозить она.

— Да, госпожа Рупрехтер.

— Куда подевался этот ваш коллега?

— Умер, госпожа Рупрехтер.

Это он просто так сказал, чтобы ее попугать. Глупо только, что он сам испугался больше старухи. Когда он наконец отделался от нее, ему пришлось возвращаться в контору и забирать новый микрофон. В конторе никто ничего не сказал про Малыша Берти, и он тоже не стал упоминать, что Берти пропал. Он надеялся, что ему достанутся выезды поспокойнее, чтобы он мог между делом поискать Берти. Но просто чертовское везение: один срочный вызов за другим.

А под вечер еще одна ездка, из-за которой он едва совсем не забыл про Малыша Берти.

Женщина сразу показалась ему знакомой. Хотя возраст ее, конечно, изменил. А рак изменил ее еще больше. А что изменило самого Бреннера, ему про это и думать не хотелось.

Несмотря на это, они оба узнали друг друга почти одновременно. Не сразу, а сначала в испуге отвели взгляд, потом опять покосились друг на друга, потом снова посмотрели в сторону, потом слегка улыбнулись и потом одновременно:

— А вы не?… — и потом смущенно рассмеялись из-за этого «вы», хотя когда-то в пунтигамской гимназии клялись друг другу в вечной любви.

— Клара, — усмехнулся Бреннер.

И Клара вскинула брови так, как когда-то нравилось Бреннеру.

И чтобы от всех этих улыбок и вскинутых бровей не впасть ненароком в чувствительность, Бреннер быстренько сказал:

— Тебя, значит, тоже в Вену занесло.

— Уже двадцать восемь лет как занесло.

Двадцать восемь лет назад ты еще ходила в пунтигамский детский сад. Или: ты что, в животе у мамы в Вену переселилась? Тебя что, в первом классе на экскурсии в Вене забыли? Или как там говорится в таких случаях.

Но все-таки лучше не шутить насчет возраста, когда везешь на лечение человека, больного раком.

— Уже двадцать восемь лет? Ты в Вене училась?

— Да, а ты? Я думала, ты в полиции окопался?

— Да, по самые уши был.

Бровь взлетела вверх.

— Сколько ты там пробыл?

— Девятнадцать лет.

— Девятнадцать лет. Ты что, с детского сада начал?

Я не хочу сказать, что он не сходя с места снова влюбился в Клару. Но не сходя с места он уже понимал, что в ней так нравилось ему раньше. Потому что за всю свою жизнь он больше не нашел женщины, с которой так хорошо можно было перешучиваться, как тогда с Кларой в пунтигамской гимназии.

Хотя она была из хорошей семьи и в таких случаях обычно говорят, что в смысле юмора, учитывая происхождение Бреннера, они должны были плохо сочетаться.

Но с другой стороны, оба они были из Пунтигама, родины пива. А Клара из семьи пивоваров. А семья пивоваров в смысле юмора все-таки не так уж далека от простых людей.

Хотя семья Клары и в самом деле старалась по возможности избавиться от хмельного духа. Утонченное воспитание и все такое. Только вот Клара недолго выдержала в интернате в Швейцарии. Но и дома она продолжала петь в Баховском хоре, два раза в неделю на репетицию ходила. А музыкальные пристрастия Бреннера, конечно же, заставляли морщиться ее изящный пивоваренный носик.

И теперь самое время сказать вот о чем. Тебе вряд ли удастся найти человека, у которого было бы так мало самомнения, как у Клары. Деньгами она и подавно не кичилась. И с музыкой то же самое.

Я бы сказал, скорее уж Бреннер с его сверхчувствительностью больше носился со своим вечным Джимми Хендриксом, чем она со своим самомнением.

— Ну и чем же ты занималась эти двадцать восемь лет в Вене?

— Работала учительницей музыки в одной гимназии.

— И какая тебе в этом была нужда?

Клара улыбнулась. Знаешь, такой улыбкой, которой улыбаются состоятельные люди, когда какой-нибудь несчастный голодранец дает им понять: «Ну какие такие у тебя могут быть проблемы с твоими-то деньгами».

Бреннеру тут же стало стыдно, что почти через тридцать лет он не продержался и трех минут, как у него соскочил с языка намек на деньги. И я лично тоже не могу не сказать. Да я первый скажу: если ты кладешь в карман слишком много денег, изволь считаться с тем, что в один прекрасный день ты будешь болтаться на фонарном столбе. Делать это надо тихо и профессионально, и ни к чему все время отпускать эти завистливые намеки.

Бреннер попытался загладить свою оплошность, ну фактически проявить способность к сопереживанию:

— Не очень-то легко с таким наследством за плечами?

— Со святым Мертием за плечами тоже не очень легко, — улыбнулась Клара.

— Святой Мертий?

Клара посмотрела на него как раньше, когда у него голова не варила. Потому как по части интеллекта она была определенно несколько впереди Бреннера.

Святой Мертий, размышлял Бреннер. Ну конечно: Смерть. Ни фига себе. Ежели ты едешь на облучение и отпускаешь такие шутки, то просто снимаю шляпу.

Оборотная сторона: теперь Бреннеру уже неудобно было обходить эту тему.

— И что у тебя? — спросил он как можно нейтральнее.

— Да вот укусила меня одна такая муха, что печенка у меня и расстроилась.

— Печень? Ну надо же, чтоб именно печень.

— Да, именно так.

— А вообще-то скорее можно подумать, что пиво на печень действует, только если его пить.

— Иногда хуже, если его в наследство получаешь.

— Ты вечно себе голову ломала над тем, что твои родители виноваты, если какой-нибудь бедолага до смерти упьется.

— Вот видишь, поэтому мне и нужно было работать учительницей музыки.

— Ну и какие твои шансы?

— У мужчин?

— У лучей.

— Лучше, чем у мужчин.

— Тогда мне, значит, не нужно беспокоиться, — выдавил из себя Бреннер. Трудно поверить, но ему приходилось очень стараться, чтобы этот пресловутый комок в горле не добрался до его голосовых связок. Потому что сейчас у него случился самый настоящий приступ сентиментальности.