Вольф Хаас - Приди, сладкая смерть

— А может такое быть, что вы только из страха перед Молодым афазика изображаете? — вдруг вырвалось у Бреннера.

— Ха-ха-ха!

Лунгауэр немного помолчал и дышал при этом так тяжело, что Бреннер даже испугался, что он больше не захочет говорить. Но потом он стал рассказывать дальше, как будто Бреннер ничего не говорил.

— В том, что мы делали, пока еще особо ничего плохого не было. Потому что какая, скажите, разница, кому свое состояние старая дама завещает, свечкоедам или нам? У свечкоедов тоже есть свое обслуживание стариков. Так что у нас вдруг оказалось в два раза больше завещаний, чем раньше. И мы два года держали Союз спасения на приличном отдалении. А потом он все-таки подобрался к нам поближе.

Бреннер не переставал удивляться, что Лунгауэр уже не путает слова. Неужели он раньше притворялся? Или это просто временная сосредоточенность? Или дело было в самом Бреннере, который автоматически поправлял неправильные слова?

Я этого не знаю. Знаю только одно: пока Лунгауэр рассказывал дальше, Бреннер дорого бы дал, чтобы все это оказалось просто болезненной путаницей слов.

— Проблема была в том, что мы пилили сук, на котором сидели. Чем лучше мы работали, тем меньше людей умирало. И тем реже нам доставалось наследство. Но потом вдруг в один месяц у нас оказалось три громадных наследства. Обычно три завещания в год уже было много. И в следующем месяце четыре завещания. И всегда во время ездок, которые Бимбо с Молодым делали.

Может, все это только гигантская словесная путаница, хватался за соломинку Бреннер. Но ведь не напрасно в поговорке говорится: «Не хватайся за соломинку!»

Потому как если Лунгауэр говорил «умереть», он имел в виду не утереть, а умереть. Если он говорил «усыпить», то он имел в виду усыпить, а не заговорить зубы. И если он говорил «убивать», то имел в виду убивать, а не спасать.

— А потом три на одном деле умерли, — сказал Лунгауэр.

— Три на одном деле?

— Две даже в один день. А третья на том же деле.

Неделе. Бреннер спрашивал себя, есть ли закономерность, когда Лунгауэр путает слова, а когда нет. Но видишь ли, важные вопросы всегда откладываешь в долгий ящик, потому как всегда всплывает какая-нибудь дрянь, которая тебе в данный момент кажется важнее:

— Какая была причина смерти?

— Все время одно и то же дело, — сказал Лунгауэр. И глазом не моргнул, сказал «дело» по делу. — Вы ведь и сами знаете, все ездки за дристунами на одно лицо.

Ездки за дристунами, нет, мне кажется, так не заболеешь, чтобы забыть это выражение.

— Диализ или уровень сахара? — спросил Бреннер.

— В данном случае сахар, — ответил Лунгауэр. — Старым дамам, которых Бимбо вез в больницу на измерение уровня сахара, он просто ставил капельницу.

— Да мы так всегда делаем при остром диабетическом кризе, — сначала Бреннер не хотел понимать.

— Конечно. Только в капельнице у Бимбо был сахарный раствор.

Бреннер только присвистнул про себя. Не так, как свистят, когда слышат что-то сногсшибательное. Мелодию засвистел. Ну, ты знаешь. Но он свистел так тихо, что ничего нельзя было услышать, практически пантомима. Так свистит человек, который боится кого-то разбудить. Практически спящих собак. Но лучше бы было вообще не свистеть рядом со спящей собакой. Практически кровавым гончим псом.

Ну, тут, конечно, сразу бегом из квартиры. Бегом из двадцатипятиэтажной мещанской башни, из благоустроенного парка. И прямо в такси, которое Бреннер заказал по телефону еще от Лунгауэрши. Пока он размышлял, кого же ему напоминает голос диспетчера такси, записанный на пленке, на глаза ему попалась выцветшая фотография рядом с телефоном. Пышущий здоровьем молодой парень, примерно как в старых черно-белых фильмах обычно изображали крестьян.

— Это ваш муж? — спросил Бреннер, потому что такси все еще не отвечало.

— Мой сын.

— Так, значит, у вас есть еще один…

Боже мой. Сначала думать, потом говорить, это ведь старое правило. И Бреннер сейчас мог бы оказаться в лучшем положении, если бы придерживался правила своего старого учителя латыни. Потому что прямо посреди фразы у него пулей промелькнули сразу две мысли: голос в телефоне почему-то напомнил ему о его сводной сестре, которая вышла замуж в Берлин, когда ему было двенадцать лет. За некоего Гунтера Шмитта. Но росли они с Бреннером порознь, а за тридцать пять лет после ее свадьбы виделись, может, два или три раза, и хочешь верь, хочешь нет: иногда он просто-напросто забывал, что у него есть сестра.

А человек на фотографии был, конечно, сам Лунгауэр. До того, как Бимбо проделал ему крестовой отверткой дырку в мозгу.

Из-за этого несчастного случая он потерял не меньше тридцати килограммов, подумал Бреннер. Хотя теперь он уже знал, что это был не несчастный случай.

В такси Бреннер все время слегка втягивал голову, потому как если ты работаешь на «скорой», то на улицах все кишит твоими коллегами, которые могут заметить, что ты прогуливаешь школу. Ведь разъезжал он сейчас нелегально, он просто попросил восьмитысячника часок поработать одного. Это было в четверть одиннадцатого. А сейчас уже больше половины второго.

При этом ему ведь уже должно было быть все равно. После того как ему Лунгауэр все рассказал, как присмотр за вдовами обернулся подделкой завещаний. А подделка завещаний — ускорением вступления их в силу. И как Лунгауэру все осточертело и он получил заказное послание крестовой отверткой в голову.

И как потом подруга Лунгауэра продолжала расследование на свой страх. Как Ирми верила, что добьется справедливости для Лунгауэра.

— Настроение хорошее? — Таксист отвлек насвистывающего пассажира от его мыслей.

Но Бреннер не дал ему никакого ответа. В любом случае опасно отвечать венскому таксисту. Это мое тебе предостережение на всю жизнь. Потому что он тебе потом тоже ответит, это уж гарантировано, и, как правило, тебе его ответ вряд ли доставит удовольствие, больше я про это не хочу говорить.

— Настроение хорошее? — еще раз спросил таксист.

В ответ Бреннер перестал свистеть. Потому что только теперь заметил, что на губах у него эта его вечная мелодия.

Без чего-то два он был в диспетчерской «скорой». Он прошмыгнул по двору мимо камер и сразу поднялся в свою квартиру.

Из окна он стал наблюдать за двором и ждать, когда вернется Ханзи Мунц. Без двадцати три подъехал семьсот сороковой. Бреннер тут же спустился и перехватил Ханзи Мунца еще во дворе.

— У тебя есть пять минут?

— Конечно.

— Поднимись ко мне ненадолго.

Ханзи Мунц хотя и удивился, но без церемоний пошел с Бреннером.

— У тебя славно устроено, — обвел он квартиру взглядом знатока. — Откуда у тебя такие красивые шкафы из ореха?