Сергей Донской - Караван дурмана

– А как же граница нашей родины?

– Пусть мне родина за прошлый год довольствие выплатит, тогда и о границах ее позаботимся, – сказал лейтенант.

В том, как сплюнул на землю косоглазый автоматчик, ощущалось его полное согласие с командирским мнением.

А Громову стало муторно, как будто он заглянул в выгребную яму.

Это была последняя остановка на территории России. Через полчаса «семерка» уже катила по бескрайним казахским просторам, а оранжевая луна сопровождала ее, скользя по небу на манер неотвязного спутника-шпиона. Освещенные ею тучи дыбились, как горы, бездонное небо пугало своими масштабами, черная равнина выглядела абсолютно безжизненной. Приняв мерцающие справа огоньки за светящиеся окна далеких домов, Громов вскоре убедился, что огоньки двигаются параллельным курсом, и понял, что это либо степные волки, либо одичавшие собаки, которым надоело питаться дохлыми воронами и сусликами. Прибавив скорость, насколько это позволяла едва приметная грунтовая дорога, Громов оставил стаю далеко позади, и машину проводил разочарованный вой в десяток глоток.

Серая лента перед глазами то светлела, то темнела, а на периферии зрения все чаще возникали красочные вспышки. Это означало, что Громов устал. Не влететь бы на скорости в канаву или в одну из тех глубоких рытвин, которые попадались все чаще. Но попросить Королькова сменить его на водительском сиденье не позволяла гордость. Стоит проявить слабость перед окружающими, как ты и впрямь начинаешь испытывать ее, теряя силы, уверенность, решимость. Усталость как простуда. Ты или переносишь ее на ногах, или совершенно расклеиваешься. Надо терпеть. Пока терпишь ты, придется терпеть и твоим спутникам.

Придерживая руль локтем левой руки, Громов сунул руку под сиденье, нащупал пластиковую бутылку с минеральной водой, зубами ствинтил колпачок, сделал пару глотков. Немного полегчало. Впереди вспыхнули фары встречной машины, пришлось взяться за руль обеими руками. В ночное время вполне можно натолкнуться на контрабандистов, доставляющих в Россию спирт. Если они хлебнули этого самого спирта на дорожку, то разминаться с ними следует как можно аккуратнее.

Ослепив Громова дальним светом, встречный автомобиль, оказавшийся бензовозом, растворился в ночи. Потом справа промелькнул обгорелый остов тракторного прицепа, после чего дорога опять сделалась абсолютно пустынной.

Монотонно работал двигатель. Время от времени хрустели под колесами высохшие стебли бурьяна. Будто по чьим-то костям, разбросанным по равнине, едешь.

Промоины попадались все чаще и чаще, «семерка» то проседала до самого днища, то взлетала вверх, жалобно поскрипывая рессорами.

Пробудившийся от тряски Корольков поморгал глазами, пытаясь определить, где кончается степь, а где начинается небо. Не определил. Протяжно зевнул. Поерзал, выбирая позу поудобнее, и хрипло поделился своими наблюдениями:

– Луна как солнце, а все равно темно. Странно, да?

– В старину луну называли волчьим солнцем, – сказал Громов. – Очень подходящее название.

– Не хотел бы я жить в старину, – признался Корольков, пытаясь распрямить ноги. – Жуткие времена – набеги, междоусобицы. Того и гляди пикой проткнут или секирой рубанут по башке.

– Но и ты можешь кого-нибудь проткнуть. Или рубануть, если захочется.

– Что же в этом хорошего?

– Ничего, – согласился Громов. – В жизни вообще мало хорошего, если разобраться. Плохого куда больше. Вот попробуй припомнить все радостные моменты своей биографии, и ты убедишься, что их можно пересчитать по пальцам. Счастья с гулькин нос, зато огорчений воз и маленькая тележка.

«Семерка» проскрежетала днищем по земле, накренилась, подпрыгнула, подбросив Королькова до потолка.

– Вы рассуждаете так, будто вся жизнь из сплошных неприятностей состоит, – возразил он, предвкушая победу в затеявшемся споре. – Кто-то из великих сказал, что за каждой черной полосой обязательно следует новая…

– Еще более черная, еще более широкая, – перебил его Громов. – Я, конечно, человек маленький, но скажу тебе так: все эти теории насчет взлетов и падений яйца выеденного не стоят. Тебя несет куда-то по кочкам, швыряет как попало, а ты называешь это чередой взлетов и падений. Звучит красиво, спору нет. Но вся задница у тебя в синяках, на тебе живого места нет, а впереди все та же полоса препятствий, на которой ты однажды подохнешь.

– Разве вас… нас… заставляют преодолевать эту полосу? – Корольков поднял и опустил плечи. – По-моему, каждый живет так, как ему нравится.

– М-м, вот как? – усмехнулся Громов. – Но мы с тобой едем по этой раздолбанной дороге не потому, что нам этого так уж хочется, верно? Лично я предпочел бы совсем другой маршрут, совсем другие обстоятельства. Да и ты, полагаю, тоже. Но мы здесь, – он ударил ладонью по рулю, – именно на этом пути, именно здесь.

– Свобода выбора…

– Только не говори мне о свободе выбора, парень. Есть необходимость, есть обстоятельства, есть долг, в конце концов. Что касается свободы выбора, то у нас ее не больше, чем у бильярдных шаров, которые гоняют по столу.

– Кто гоняет?

– Бессмысленный вопрос. Бильярдный шар не должен проявлять любопытства. Его дело катиться.

– Я не шар, – обиделся Корольков, зачем-то оглаживая голову.

– Неужели? – прищурился Громов. – Тогда, может быть, ты игрок? И ты разыгрываешь эту партию, м-м?

Не дождавшись ответа, он умолк, глядя прямо перед собой. На его скулах набухали и опадали желваки, как будто он закусил невидимые удила. Так продолжалось пять минут… десять… пятнадцать… Пока молчание в салоне автомобиля не сделалось таким же гнетущим, как непроглядный мрак за окнами.

– Наверное, весной здесь красиво, – предположил Корольков, по-совиному вглядываясь в освещенную фарами степь.

– Да, весной природа оживает, – охотно согласился Громов. – Змеи, фаланги, тарантулы, скорпионы – всех прелестей не перечесть.

– Скорпионы, по-моему, только в пустыне водятся.

– Это по-твоему. Не думаю, что у тебя такие уж богатые познания в этой области.

– Между прочим, правильное название фаланг – сольпуги, – заявил надувшийся Корольков. – Их укус ядовит, но не смертелен.

– Тогда, может быть, тебе известно научное название степного паука-отшельника? – вкрадчиво поинтересовался Громов.

– Никогда не слыхал о таком.

– И не услышишь. Эта тварь подкрадывается к жертве совершенно беззвучно и впрыскивает не яд, а пищеварительный фермент, к примеру, в ногу спящего человека. Паучья кислота растворяет ткани вокруг укуса, так что пораженная конечность разлагается прямо на глазах. Была нога, и нет. – Чтобы скрыть улыбку, Громову пришлось заняться прикуриванием сигареты, придерживая отпущенный руль коленом.