Жорж Сименон - Правда о Бэби Донж

Сколько же лет Беби билась в пустоте?

Она напоминала ему теперь мошку, которую он как-то вечером видел в Каштановой роще. Мошка упала в ручей. Сначала не понимала, что это конец. Шевелила лапками, хлопала крылышками, словно эти усилия могли помочь ей подняться в воздух. Но только кружилась на месте. Тут с дуба слетел лист, образовался плавучий островок, и Франсуа надеялся, что мошке удастся на него выбраться. Некоторое время она не двигалась. Может быть, устала или из осторожности не хотела тратить последние силы. Потом снова отчаянная борьба, неимоверные усилия, новые, все более широкие круги на воде, переливающейся, как муар. Но крылышки уже намокли. Они тянули мошку в глубину. Каким бездонным черным провалом, какой беспредельной бездной представлялась ей темная ледяная вода!

Привалившись плечом к склонившейся иве, Франсуа курил.

— Кому суждено…

Чувствовала ли мошка, что дубовый листок — спасение для нее? Она шевелила лапками, но они, намокнув, двигались все слабее.

Франсуа мог бы срезать прут, подтолкнуть листок к мошке, но предпочел увидеть все до конца.

Впрочем, при развязке он не присутствовал. Мошка выбилась из сил, но, пробыв несколько минут в неподвижности, походившей на смерть, опять зашевелилась.

— Франсуа, Франсуа! — закричала Жанна, бывшая в тот день в Каштановой роще. — За стол!

Разве Беби не пыталась сотни, тысячи раз… То, что он принимал за безразличие или благоразумие…

Она согласилась на мадам Фламан. Каждый вечер — теперь он был в этом убежден, — когда он машинально целовал ее в лоб или щеку, она, должно быть, принюхивалась к нему, спрашивая себя, было ли в этот день…

А он был весел, бодр, на подъеме. Ему хорошо работалось, дела шли отлично. Воля Донжей вливала в жизнь города свежую струю. Сто, двести, пятьсот человек имели работу благодаря Донжам, благодаря усилиям Донжей — Франсуа и его брата.

— С сегодняшнего дня мы официальные поставщики интендантства.

— Да? — улыбалась она словно из вежливости, а он злился, что жена не разделяет его восторга. Но разве не барахталась она весь день в ледяном болоте одиночества?

— Тебя это не радует?

— Радует. Вечером уходишь?

— Надо повидаться с адвокатом по поводу контракта.

— Я хотела показать тебе занавеси, которые выбрала для гостиной.

Неопределенный жест. Это касается только ее. Ему ли заниматься занавесями в гостиной! Его вполне устраивают и те, что висели там прежде, еще во времена родителей.

— Не жди меня — вернусь довольно поздно.

И всегда в складках одежды, в порах кожи он приносил с собой живительный воздух большой жизни, а ей приходилось довольствоваться затхлой атмосферой домашнего мирка.

— Ты спишь?

Она не отвечала. Он знал, что Беби не спит. Поведение ее раздражало его, и все-таки она притворялась спящей лишь для того, чтобы не показать, что бодрствовала, ожидая мужа и прислушиваясь к малейшему шуму.

Он ничего не понял!

— Если бы я не любил тебя, то не женился бы на тебе.

Итак, коль скоро он на ней женился…

Полоска света расширилась. В дверях — расплывчатая фигура, волосы накручены на бигуди.

Послушай, Франсуа, прими-ка снотворное, ворчливо бросила Жанна. — Уже час, как ты вздыхаешь и вертишься с боку на бок. Вот тебе двадцать капель. Пей. Если так будет продолжаться, у всех в доме расстроятся нервы, как у моей бедной сестры.

— Садитесь, господин Донж.

И мэтр Бонифас умолк, как в зале суда. Взял понюшку табака и выпачкал себе ноздри, наблюдая при этом за Франсуа так же сурово, как экзаменатор за экзаменующимся.

— По-моему, мы с вами встречались у моей свояченицы Депре-Мулинь. Не так ли?

— Это был мой брат Феликс.

Очевидно, нюхать табак мэтр Бонифас приучился из-за того, что во Дворце Правосудия запрещено курить. Делал он это неопрятно. Седая борода и манишка были усыпаны табаком. Во Дворце у него была самая засаленная мантия. Он не следил за ногтями, чуть ли не с вызовом демонстрируя свою неряшливость, как внешний признак неподкупности.

В дом Франсуа впустила служанка, самая сварливая и уродливая в городе. Широкий коридор выкрашен под мрамор, краска приобрела со временем цвет старого бильярдного шара, в квартире стоял запах немытой посуды.

Мэтр Бонифас давно овдовел. Единственная его дочь была горбунья. В окна у него до половины были вставлены витражи — наверно, он опасался, как бы его кабинет, и без того мрачный из-за черной мебели, не показался все-таки слишком веселым.

— Разумеется, если бы вы предъявили гражданский иск или выдвинули частное обвинение, я не попросил бы вас повидаться со мной.

Франсуа оробел и растерялся, как в первый день, когда пошел в школу. Впервые, если не считать семью, он возобновлял после больницы контакт с внешним миром. А кабинет адвоката был угрюм, словно приемная Дворца Правосудия. Здесь посетители ощущали себя сырьем для судебной машины, сырьем, которое мэтр Бонифас начнет обрабатывать спокойно, безжалостно и энергично.

Ковер на полу протерся, стол был завален папками, воздух пропах пыльными бумагами.

Медленно, с той же значительностью, с какой нюхал табак, мэтр Бонифас развернул платок, погрузил в него нос и шумно высморкался три, четыре, пять раз, потом с интересом рассмотрел достигнутые результаты и тщательно сложил платок.

Было еще одно обстоятельство, ставившее Франсуа в неравное с ним положение: за консультацией и защитой в гражданских процессах, связанных с деловыми операциями, он всегда обращался к одному молодому адвокату, которого мэтр Бонифас наверняка презирал. Франсуа хотелось извиниться. Это было непростительной ошибкой: мэтр Бонифас, единственный адвокат в городе, подлинно достойный этого звания, являлся поверенным всех мало-мальски влиятельных семей, тайны которых знал лучше духовника.

— Ваша теща, по-моему, урожденная Шартье. Представьте, в молодости я ее немного знал. У нее был брат Фернан, лейтенант кавалерии в Сомюре, а у меня там жил кузен. Этот кузен получил по наследству небольшое имение в нескольких километрах от дома Шартье. Папаша Шартье служил казначеем. Припоминаю, что он страдал подагрой. А с Фернаном Шартье приключилась довольно скверная история — проигрался в Монте-Карло и умер еще молодым в колониях… Вы слышали об этом?

— Да, в общих чертах.

Под толстой, волосатой, плохо вымытой рукой мэтра Бонифаса лежала светло-розовая папка, на которой круглым почерком было выведено: «Дело Донж». В ней-то Беби Донж и…

— Что касается Донневиля, за которого вышла замуж ваша теща… Если не ошибаюсь, он с севера — из Лилля или Рубэ. Инженер. Вскоре после женитьбы согласился служить в Турции: В то время Эжени была одной из самых красивых девушек в наших краях.