Питер Темпл - Расколотый берег

— Отлично. А тебе?

— Чего покрепче — это что? — поинтересовалась она, снимая куртку и оглядывая комнату, музыкальный центр, полки с дисками и книгами.

— Ну, пиво… Красное вино, ром. Кофе с ромом — отличная штука в холод, значит, сейчас можно хоть каждый день. Только маленькую чашку. Хотя большая тоже пойдет.

— Среднюю. Можно?

— Можно попробовать. Здесь тянет на крайности. Я его в кофеварке делаю, только подогреть надо.

Ее волосы блеснули на свету, и она ответила:

— Вот и отлично. Совсем не та бурда, которую я обычно пью.

Пока он кормил собак, кофе уже успел согреться. Кэшин щедро плеснул в кружки рома, налил до краев кофе, взял кружки в одну руку, а сахарницу в другую и появился в комнате.

Хелен разглядывала диски.

— Серьезная музыка, — заметила она.

— Ты имеешь в виду — для полицейского?

— Нет, для меня. Мой отец днем и ночью гонял оперные записи. Я их прямо терпеть не могла. Да, в общем-то, и слушать не умела. Плохой я слушатель, признаться.

Он протянул ей кружку.

— Чуть-чуть сахару положи, чтобы не горчило, — посоветовал он.

— Слушаюсь и повинуюсь!

Он положил ей ложку сахару, размешал, потом кинул себе.

— Ну, будем здоровы!

Она отхлебнула и радостно заметила:

— Надо же, вкусно!

Они сели.

— Грустно это все, — заметила она, глядя в огонь.

— Ясное дело.

— Мне как-то неловко обо всем этом думать. Знаешь, по-моему, тебе кажется, будто я пытаюсь тебя использовать.

Залаяли собаки.

— Ничего, если они тут посидят? — спросил Кэшин. — Беспокоить не будут.

— Ничего, пусть заходят.

Кэшин взял ее кружку, впустил собак внутрь. Они подошли к Хелен, но она совсем не испугалась. Он строго приказал им идти к камину, собаки послушались и легли у огня, положив головы на лапы.

— Это совсем не допрос, Джо, — мягко сказала она. — Я пришла поговорить о том, что происходит, просто поговорить по душам. Думаю, что правительство с удовольствием повесит убийство Бургойна на мальчишек, лишь бы это добавило политических очков.

— Да какая это политика. Убийство есть убийство.

— Что, совсем никакой?

— По крайней мере мне о политике никто не говорил.

— Тут работы на целую бригаду хватит. А занимались всем только ты и Дав, да и то — ты уходишь в отпуск, Дав уезжает обратно в Мельбурн. И ты еще хочешь меня убедить, что дело не пытаются закрыть?

Врать ей Кэшин не мог.

— По-моему, всё хотят спустить на тормозах, — сказал он. — Старик умер, мальчишки погибли, времени у нас вагон. Трудно вести расследование, когда все вокруг кипят от ненависти. Кто нам что скажет?

— Это ты про Даунт?

— Про Даунт.

Она отхлебнула кофе и спросила:

— Джо, как ты считаешь, возможно, что мальчишки не нападали на Бургойна?

Дров в камине хватало, но он все-таки подбросил еще, подошел к музыкальному центру и поставил Бьёрлинга. Баланс немного уплыл, он подкрутил его и ответил:

— Да. Возможно.

— Значит, если это были не мальчишки, тогда не надо беспокоиться о том, чтобы Даунт остыл. Можно не снимать с них обвинение и продолжить розыск убийцы, так?

— Хелен, меня откомандировали из отдела убийств в Порт-Монро. У них ничего не выходило, и они привлекли меня. Затем случилось то, что случилось.

— А Хопгуд имел какое-то отношение к этим перестановкам?

Кэшин снова сел.

— При чем тут Хопгуд?

— При том что он же хозяин Кромарти. Мне говорили, что начальник участка в сортир не пойдет без одобрения Хопгуда.

— Ну, я живу в Порт-Монро. Может, до тебя такие слухи и доходят, а я ничего подобного не слышал.

Они внимательно посмотрели друг на друга поверх кружек. Хелен медленно опустила ресницы и произнесла:

— Джо, говорят, он убийца.

— Убийца? Кто это говорит?

— Весь Даунт.

Кэшин подумал, что поверит во что угодно касательно Хопгуда. Он отвел взгляд.

— Мало ли что говорят о полицейских. Работа такая.

— Ты же сам из семьи аборигенов. Неужели тебе никто ничего не сказал?

— Моя родня считает, что я обычный бледнолицый полицейский. Но ты все равно этого не поймешь. Поговорим лучше о богатеньких белых мальчиках, которые рвутся править миром.

Хелен закрыла глаза.

— Вовсе не обязательно… Начнем сначала. Говорят, что Кори Паскоу был расстрелян той ночью. Ты был там. Что ты на это скажешь?

— Скажу то же, что сказал следователю.

— Но ты же пытался отменить операцию.

— Разве?

— Да, пытался.

— С чего ты взяла?

— Сейчас это не важно.

— Сейчас? При чем тут «сейчас»? В любом случае, следователь будет решать, кто что делал или не делал.

— Господи, — устало произнесла она, — ну никак до тебя не достучаться. Можешь ты расслабиться хоть на секунду?!

Он почувствовал раздражение.

— Сдается мне, тебя в детстве избаловали, — сказал он. — Произносишь свои пламенные речи, как взрослая, а на самом деле ты просто богатенькое дитя. Не получаешь того, что хочешь, и сразу топаешь ножкой. Что ж, обратись к прессе. Пускай девочка расскажет им о часах. В телевизор попадешь. Ведь кампания уже на носу. Твоя и Бобби.

Хелен поднялась, поставила кружку на колченогий столик, взяла куртку.

— Что ж, спасибо за беседу. И за кофе.

— Всегда пожалуйста.

Кэшин тоже встал и пошел проводить ее через огромную комнату с неровными, по-мышьи скрипевшими половицами. На небе висела почти полная луна в окружении стремительных высоких облаков.

— Я пройдусь вместе с тобой, — сказал он.

— Не надо, — отрезала она, продевая руку в рукав. — Сама дойду.

— До своего забора прогуляюсь, — не отставал Кэшин. — Посмотрю, а то вдруг ты нарочно поскользнешься и упадешь.

Он взял с полки большой фонарь и двинулся вперед. Она молча шла за ним по тропинке, через калитку, по некошеной траве, мимо заячьих нор. У ее забора он поводил фонарем, и в ответ блеснули две, а может, и больше пар красных глаз.

Он остановился.

Зайцы, ослепленные фонарем, стояли как вкопанные. «Вот раздолье-то для собак», — подумал он.

— Вот было бы раздолье собакам, — сказала она.

Он обернулся. Она стояла совсем рядом, всего в нескольких сантиметрах.

— Нет, с собаками, да еще и с фонарем — это слишком. Зайцы и опомниться бы не успели…

Она шагнула вперед, положила ладони ему на затылок и поцеловала его в губы, чуть отстранилась и поцеловала снова.

— Прости, — помолчав, сказала она. — Просто порыв.

Она включила свой фонарь. Он стоял, ошеломленный, ошарашенный, и смотрел, как она перелезает между рядами проволоки, идет вверх по склону, пропадает в темноте и только свет фонаря колышется неверным пятном. Так и ушла, не оборачиваясь.

Кэшин стоял, прижав пальцы к губам, и вспоминал вечер в «Чайнике», те давние поцелуи — тоже два. Вдруг он почувствовал, что дрожит от холода.