Леопольд Тирманд - Злой

— Неужели удрал по водосточной трубе? — прошептал он наконец побледневшими губами. — Вот так герой! Как он просадил такую дыру? — Меринос не мог оторвать взгляд от странной дыры в стене. Через минуту, однако, опомнился, спрятал револьвер, побежал снова наверх и ворвался в кабинет. Ещё раз окинул всё внимательным взглядом. Со стороны коридора, из ванной, донёсся страшный крик, приглушённый запертой дверью:

— Откройте! Откройте! — вопила Анеля.

Меринос ринулся было в ванную, но замер на полдороге: поражённый мгновенно осенившей его мыслью, он подбежал к письменному столу и выдвинул ящик. Револьвер Йонаша Дробняка исчез. Филипп Меринос выскочил в коридор, но тут же вернулся, отключил телефонный аппарат и снова выбежал.

— Открой, Филипп! Открой, председатель! — как сумасшедшая вопила Анеля. — Владек! Подлюга, открой! Я ничего не скажу… Не скажу, что удираешь, что летишь самолётом в Шецин! Владек, верь мне… Я люблю тебя! Я тоже убегу! Я хочу спастись! Не дай мне пропасть…

Филипп Меринос криво усмехнулся, вытер ладонью лоб и вышел из помещения кооператива «Торбинка» без единого слова, старательно заперев за собой на ключ дверь, ведущую на лестницу.

— Sicher есть sicher [5] Sicher (нем.) здесь — безопасность. …— вполголоса пробормотал Меринос и сплюнул на порог. Тем самым он как бы закрывал за собой славную главу своей жизни и суеверно просил у опекавших его тёмных сил благосклонности и в будущем.

Меринос быстро сбежал по лестнице, выскочил из ворот и сел в «вандерер». Его охватило странное ощущение, будто он попал в ловушку, хотя в эту минуту никакого повода для паники не было. «Где сейчас эта вошь в котелке? — лихорадочно мелькало в его голове, — попался бы он мне в руки!» Меринос яростно заскрежетал зубами и остервенело сжал руль своими волосатыми мясистыми руками. Завёл мотор, проехал несколько десятков метров по Пружной в сторону Маршалковской и свернул направо, на полностью разрушенную улицу Зельную. Автомобиль тряхнуло на выбоинах, оставшихся после недавно убранных обломков зданий, и он остановился у подножия сгоревшей башни Цедегрена — бывшей Центральной телефонной станции.

Меринос вышел из машины, взял чёрный чемодан из дорогой кожи и двинулся окольными путями через завалы и строительные площадки. Через минуту он с тыльной стороны зашёл во двор на улице Багно, где находились склады. Здесь всё было заполнено старым металлоломом, в углах валялись какие-то ржавые обломки железных кроватей; среди мотков ненужного, заплесневевшего кабеля в мёртвой тишине мусорной кучи лежали отжившие части старых кузовов автомашин. Пыльный вихрь кружил над этим пепелищем, засыпая всё вокруг тучами ржавой пыли. Меринос оглянулся по сторонам, пряча лицо от пыли, засорявшей глаза. Наконец он подошёл к будке из старых потемневших досок, снял висячий замок и исчез за грязной дверью с надписью: «Кооператив “Торбинка”. Склады».

В красно-бронзовом от ржавчины кузове древнего «форда», валявшегося без колёс против входа в склады кто-то тихо хихикал. Чьи-то чёрные бегающие глаза с покрасневшими от бессонницы веками победно блеснули, и чей-то гнусавый голос с огромным удовлетворением прошептал:

— Должен прийти! Не мог не прийти!

Филипп Меринос спустился вниз, прошёл через первое подвальное помещение и одним толчком раздвинул стену. Бросил чемодан на кровать, вынул из него два литра водки и распахнул ногой дверь перегородки.

— Кудлатый! — позвал он. — Вот тебе подарок, подонок!

В углу, в вонючей берлоге, зашелестел соломенный тюфяк. Меринос швырнул водку в это логово, откуда послышалось хриплое радостное бормотание, и закрыл за собой дверь перегородки на засов, после чего начал возиться возле стены, рядом с кроватью. Через несколько минут выскочил какой-то колышек, выпал кирпич, и Меринос открыл тайник в стене. Из чемодана, лежавшего на кровати, он стал целыми пригоршнями бросать в тайник столбики золотых монет, пачки зелёных долларов, мешочки с золотыми коронками, ювелирные изделия. Затем запер чемодан, сунул его под кровать, вышел через щель в раздвинутой стене, которую сразу же аккуратно закрыл, и поднялся наверх. Запер замок на двери старой будки, ещё раз оглянулся вокруг и побежал к «вандереру». Завёл мотор, но не тронулся с места. «Где сейчас эта чёрная блоха, этот Дробняк?» — лихорадочно размышлял он. Небольшая фигура в котелке становилась для Филиппа Мериноса наваждением, он ощущал её рядом с собой, как гнилой, неприятный запах. В конце концов Меринос всё же выехал на улицу.

Из кузова старого «форда» вылез человек в котелке; Йонаш Дробняк широко потянулся, расправляя кости, занемевшие руки и ноги.

— А-а-а-у-у! — громко вздохнул он. Взглянул на будильник: было пять минут первого. «Почти десять часов просидел я в этой коробке», — подумал он, с отвращением посмотрев на заржавевший «форд». Протёр кулаками засорённые глаза. «Чемодан оставил внизу, — вспомнил он. — Прекрасный, видимо, авиационный».

Глубоко вздохнув, Йонаш Дробняк подошёл к двери, на которой висел замок, извлёк из кармана моток стальной проволоки, посмотрел вокруг и довольно улыбнулся. Он радовался пыли, образовавшей вокруг него грязную завесу. Замок открылся сразу.

В больнице, как всегда в воскресенье, было много посетителей.

— Прошу прощения, — произнесла красивая, изысканно одетая пани, останавливая низенькую, приземистую толстушку медсестру, — вы узнаёте меня?

— Узнаю, — улыбнулась сестра Леокадия, — пани проведывала доктора Гальского.

— Да, — натянуто улыбнулась Олимпия, — я хотела узнать о нём. Что с ним?

— Ничего, — вежливо ответила сестра Леокадия, — вчера он звонил нам. Говорит, у него было какое-то важное дело, которое следовало срочно уладить. Поэтому ему пришлось неожиданно покинуть больницу. Чувствует себя уже лучше и очень благодарен за заботу.

— И это всё? — спросила Олимпия, улыбаясь с подчёркнуто равнодушной снисходительностью, которую, собравшись с силами, может изобразить человек в ту минуту, когда расстаётся со своими самыми сокровенными мечтами и светлыми надеждами.

— Это всё, — сказала медсестра и добавила: — Простите, но я спешу на перевязку.

Олимпия Шувар вышла на улицу. Ветер поднимал пыль на высоту телеграфных столбов, дёргал трамвайные провода, дул между стенами. Нигде не было видно такси. Наклонив голову и прикрывая запорошённые глаза, Олимпия дошла домой пешком; её красивое летнее платье выглядело так, будто его кто-то посыпал песком. В большой комнате был беспорядок, ещё больший, чем вчера: открытые чемоданы стояли среди разбросанной одежды, обуви, белья. Ящики в шкафу оставались незадвинутыми. Олимпия бросилась на неубранную постель, зарылась лицом в подушку. Но через минуту повернулась вверх лицом и громко сказала самой себе: