Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

За всем этим была теперь для Семена не жизнь, а сплошная серость и мука. Надьку надо собирать в школу — на это уплыл уже пиджак от дареного костюма, да вдобавок придется опять нести часы в ломбард, к хитрому оценщику… Симочка Караваева, к которой он после разговора со Степкой заходил подряд три вечера, надеясь все-таки на лучшее, наотрез отказалась выйти с ним на улицу, ссылаясь на дождь, и вообще всячески намекала на позднее, неподходящее для визитов к порядочной девушке время. Невольно вспоминались куплеты прелестной Абрикотины, которые Кашин, страдая, повторял про себя:

«О Карабосса!» — вздыхал он.

Все заблуждались, все страдали — о себе, друг о друге, каждый занимался своим делом, большим или маленьким, но никто, а тем более сам Кашин, не подозревал, что именно он стоит сейчас ближе всех к разгадке вопроса, занимающего массу людей в городе — от секретаря губкома, начальника ОГПУ, Войнарского до любого рядового сотрудника. Ибо что был Черкиз, по сути обыкновенный бандит и убийца, по сравнению со зловещей тенью, стоящей за его плечами? Называлась тень: Лунь.

Абдулка бежал к домзаку, размахивая маленькой холщовой торбочкой. В торбе были хлеб, сахар, огурцы, помидоры и немножко табачку. Все это предназначалось к передаче задушевному дружку Ваньке Цезарю, томящемуся в «предварилке» уже два месяца. Передачку сгоношили вместе с Малаховым — тот принимал в судьбе Абдулкиного приятеля самое искреннее участие. От Цезаря только один раз удалось получить весточку. Эти каракули они разбирали втроем: Абдулка, Николай и Маша — целый вечер и поняли только, что жизнь у Ваньки идет в основном «щисливо», насчет дальнейшей дружбы у него намерения ясные («сука буду не брошу»), а больше всего просит передать привет маленькой подруге, бродяжке Верке Пиратке, и также просит жратвы.

Корявое послание было принято к сведению. Верку Пиратку Абдулка так и не нашел — по слухам, она смылась из города; насчет же жратвы Цезарю грех было обижаться: и так таскалась она ему в торбочке почти что каждую неделю, хоть недовольны были надзиратели и приходилось их всячески уговаривать и задабривать. Но оттого, что не оставляет он в беде сокровенного друга, облегчает ему жизнь сколько возможно, Абдулка был счастлив. Вот и сейчас он скакал посередине пыльной, заваленной конскими яблоками, улицы, стегал себя торбой по ногам и пел:

Песня, несмотря на содержание, получалась веселая.

Однако по дороге мальчишке захотелось сделать крюк. Думая о Цезаре, он почему-то вспомнил о мальчике, подарившем ему картинку, пытаясь рисовать которую, он так осрамился в глазах Маши и Николая. Он сам не знал, зачем ему понадобился вдруг этот парень: то ли надо было его избить, то ли попросить еще такую же… Этой проблемы к тому времени, как он вбежал во двор старого двухэтажного дома, Абдулка так и не решил. Во дворе мальчишки не было. Обвязавшись веревкой, он ползал по крыше, волоча за собой проволоку. Колени его были ободраны, движения осторожны (мальчишка боялся, конечно!), но решительны.

Абдулка лихо свистнул и завизжал по-бабьи:

— Слазий, бандит! Пороть чичас буду! Кофию с пряником не дам, баламут! А ну слазий быстро, когда мать тобой руководствует!

Крикнул и осекся: вспомнил, что матери у мальчишки нету. И, испугавшись за него, продолжал вопить:

— Куды ногу ставишь?! Слазий, едрена вошь, покуда не скувырнулся! Дай-ко я сам.

И он побежал к пожарной лестнице. Женька Войнарский с любопытством наблюдал за ним. Подтянулся на веревке, сел на гребень и сказал солидно:

— A-а, это ты… Есть хочешь? Не лезь сюда, я уж всю антенну протянул. Подожди немного, голова с непривычки закружилась.

— Отец тебя дерет? — крикнул снизу Абдулка.

— Нет, не дерет.

— Это почему же, интересно? — с подозрением осведомился беспризорник.

— Не знаю… Ему все некогда.

— Жалко! — крякнул Абдулка. — Я бы тебя у-ух как драл!

Женька засмеялся и начал слезать с крыши.

— Ты строгий! — сказал он. — А меня сегодня бабка-соседка за волосы драла. Вредная старуха! Вот она уж дерется так дерется.

— За что?

— Да просто так, по вредности. Придумала, что я у нее бутылку с подсолнечным маслом кокнул. Нужна она мне! Это ее же кот бутылку кокнул. Такой же подлый, как она, — везде нюхается. Недавно к нам в форточку залез и новую занавеску изодрал. Она меня ненавидит, наверно! — убежденно закончил он.

— Ну, ненавидит так ненавидит. Нашел о чем страдать. Может, у нее и самой-то жизнь неважная, вот она и ненавидит.

— Ой! — спохватился Женька. — Да ты ведь есть хочешь! Накормить тебя?

— Нет. У меня у самого-то сегодня — о! — Он раскрыл торбочку, показал ее содержимое новому приятелю. — Хочешь, огурец дам?

— Давай, — согласился тот. — Я с утра домой не появляюсь: она-то сидит небось на кухне, меня караулит. А, ну ее! — И он впился зубами в огурец.

— Оголодал? — заважничал Абдулка, гордый тем, что отблагодарил хорошего человека. — Тихонько жри, не давись.

Сглодавши огурец, Женька спросил:

— Чего ты с мешком бегаешь? На паперти собираешь, что ли?

— Это я другу понес, — не обиделся Абдулка. — Он у меня, брат, в домзаке сидит! За кражу, воровство. А куски я по улицам уже давно не сшибаю. Я теперь работаю. Пра-та-лерят, понял? — И он показал ладони. — И у хороших людей живу, между прочим. Усыновить хотят! — расхвастался он.

— Ты… работаешь уже?

— А чего? Хватит, поди, по улицам-то целыми днями шманаться.

— Ага. Я вот, например, только это и делаю.

— Э! — Абдулка оглядел двор. — Чего это у вас ребят тут нигде не видать?

— Не знаю. Место такое. Мелкота только водится. Пионерский отряд наш в лагерь уехал, а я от них отстал. Тоже очень хотел поехать, с весны папке говорил, а он… забыл, что ли?

— Мой бы не забыл! — отозвался Абдулка. — Он у меня — о-о, брат! Самостоятельный. Все чтобы ему по справедливости было. Он эдак-то одного бандюгу ка-эк размахнется, да ка-эк булыжником д-даст! — из того и дух вон! Так на куче с камнями и остался. Вон какой! У него и баба неплохая. Только забеременела, кажись. Ну ладно, бежать мне надо.

— Эй! — крикнул ему вдогонку Женька. — Я тоже с тобой, можно?

— Айда!

Весь тот день они пробыли вместе: отнесли передачку в домзак, купались в теплой после дождей речке. Под вечер, прощаясь, Женька сказал:

— Хороший ты парень, Абдул! Только врун ужасный. Ну зачем ты мне наврал, что твой отчим человека убил?