Анатолий Афанасьев - Зона номер три

— Вася, не ошибись! Даже если мне влепят в спину сто зарядов, я приколю эту жирную свинью. Ты же не сомневаешься, правда?

— Не сомневаюсь, — ответил Хохряков. — Ведь я предупреждал тебя, Мустафа.

Донат Сергеевич не ворохнулся, замер, подвешенный за гриву, с острым жалом почти в глотке.

— Чего хочешь? — спросил Хохряков.

— Уведу Мустафу с собой. После поторгуемся.

В глазах Хохрякова мелькнула тень сочувствия.

— Куда уведешь, милок? Далеко ли? Подал голос Мустафа:

— Не спорь, Васька. Он чокнутый. Я пойду с ним, куда хочет.

Хохряков поднял скрещенные руки над головой: приказ всем службам не начинать активных действий. Гурко рассчитывал на это, и Хохряков не подкачал. И все же у одного из Буб, кажется, у Бубы-3, не выдержали нервы, и он с гортанным, козлиным криком «Кхе!» кинулся на Гурко сзади и уже почти обхватил волосатыми клешнями, но роковая стамеска вонзилась ему в правый глаз и остановила великолепный бросок. При этом Гурко автоматически рванул Мустафу за волосы, отчего тот неприлично взвыл.

— Никому не двигаться, падлы! — вскочив на ноги, взревел Хохряков. Десятки глаз следили за тем, как Гурко, дружески обняв Мустафу за плечи и приставив стамеску под кадык, довел его до лестницы, как они спустились и в обнимку, боковым маршрутом скрылись в переулке. Зрелище было не менее волнующим, чем сцена убиения маньяка Глебыча.

Но еще до того, как Гурко с Мустафой исчезли, внимание присутствующих было отвлечено новым происшествием. Гурко допустил промах: забыл подать сигнал Лене Пехтуре, но тот принял решение самолично и, воспользовавшись суматохой на гостевой трибуне, вместе с бойцами беспрепятственно домчался до трансформаторной будки, сорвал замок и оделил людей автоматами. Одновременно полыхнуло между бараками, земля содрогнулась, будто по ней прошлись отбойными молотками, — и понеслась заваруха.

На бойцов Лени Пехтуры навалилось не меньше сотни человек, да плюс снайпера, да плюс пулеметные вышки, правда, пока безмолвствующие — в тесноте можно положить половину своих. При таком раскладе вдобавок не ориентирующийся на местности Пехтура не продержался бы пяти минут, но в ряды нападавших внесли сумятицу посыпавшиеся на них откуда-то сверху гранаты. Незримый покойник Дема Гаврюхин оказал обещанную посильную помощь, которой, увы, хватило ненадолго. Вызванные Хохряковым по рации, на площадь со всех сторон хлынули подкрепления. На спуске к сектору XII века Дему Гаврюхина зажали в железные клещи и расстреляли из всех калибров, как в тире отстреливают движущуюся мишень. Дему и трех его подельщиков выволокли на площадь и бросили под гостевой трибуной, куда каждый желающий мог подойти, плюнуть и убедиться, что со свирепым оборотнем наконец-то в самом деле покончено. Одним из подельщиков Демы оказался Эдуард Сидорович Прокоптюк, бывший профессор и челнок, в Зоне дослужившийся до звания свободного ассенизатора на допуске. Эдуард Сидорович был еще живой, ворочался и пытался выковырять пальцами пули из разных мест своего старого тела. Одну вынул прямо из сердца и показал мертвому Деме Гаврюхину:

— Гляди, товарищ! Разрывная. Со смещенным центром. На рынке таких нету.

Дема важно кивнул, не открывая мертвых глаз.

Заинтригованный необыкновенной живучестью ассенизатора, Хохряков подошел к краю помоста и сверху на него помочился. Желтая, мощная струя ударила суетливого старика по глазам и зашипела, будто угодила на раскаленную сковородку.

— Феномен! — удивился Хохряков и распорядился: — Добейте старую гниду. Хватит ему ползать.

Сердобольный омоновец приставил «люгер» к затылку Прокоптюка и произвел контрольный выстрел.

Леня Пехтура отбивался от превосходящих сил противника, укрывшись за трансформаторной будкой. У него кончались зарядные диски, и он понимал, что жить осталось считанные секунды. Но и это немало, если распорядиться ими с умом. Братва уже отстрелялась, все девять человек расположились в живописных позах там, где их настигла игровая судьба. Совсем рядом, рукой дотянуться, задрал к небу смазливую мордашку Петя Бойко, озорной хлопец с отчаянным сердцем, которого Пехтура выделял из многих и надеялся со временем выправить из него настоящего солдата. У Пети Бойко были все для этого данные, но сейчас Пехтура его не жалел. Он никого не жалел из убитых товарищей, потому что это было нелепо. В тот век, который выпал им на долю, горевать над околевшим было все равно, что плакать над комариком, прогудевшим над ухом и прихлопнутым тяжелой ладонью. Сам Пехтура еще в Афгане ясно осознал свою участь и смирился с ней, но не совсем. Чувство высшей справедливости не угасло в нем. Он был убежден, что, чем больше утянет со света злодеев, превративших его жизнь в болото, тем легче будет помирать. Огорчительно, что так и не успел узнать, кто они и где прячутся, и сейчас, экономно высаживая заряды по мечущимся, подступающим все ближе фигуркам, он не был уверен, что убивает тех, кого надо.

Вставляя последний диск, Леня Пехтура с удивлением услышал совсем неподалеку пушечную пальбу и такой гул, словно ближайшая сопка сдвинулась с места. Канонада артподготовки, он не мог ни с чем ее спутать. Вся Зона насторожилась и замерла, точно ей всадили успокоительный укол в ягодицу.

В укромной подсобке административного здания Гурко втолковывал Мустафе, чего от него хочет. Он хотел получить машину и свободно покинуть Зону. Перед тем отобрал у Мустафы (еще по дороге) изящный, с перламутровой ручкой браунинг и теперь, со стамеской и пистолетом, был, можно сказать, вооружен до зубов. Донат Сергеевич слушал внимательно, но ему не нравилось, что чекист не договаривал главного. Мустафа был взбешен, но не подавал виду, хотя левая щека у него все крепче подергивалась в нервном тике, и он опасался, что подступает неуправляемый припадок. Он уговаривал, успокаивал себя, что должен быть благодарен взбесившемуся сосунку за урок, который тот ему преподал. Одурманенный собственным могуществом, уверовавший в него, Мустафа на какое-то время, вероятно, утратил ощущение постоянно грозящей опасности, забыл, как хрупок этот мир, как хрупко все сущее в нем и как одинаково уязвимы ползающие твари и те, кто властвует над ними. И вот теперь обыкновенное недоразумение, недосмотр, умственная халатность грозили непоправимыми последствиями. Он проклинал и Хохрякова за то, что тот не настоял на своем и не отправил гаденыша своевременно на тот свет, и еще за то, что на территории, где Васька единолично распоряжался и, казалось бы, давно перекрыл всем кислород, посторонний человек, пробывший в Зоне без году неделю, беспрепятственно завел его в какую-то конуру с двумя колченогими стульями, куда все звуки извне долетали, как через ватное одеяло.