Татьяна Ермакова - Двойное золотое дно

«Господи! Господи! Господи!!!» — стучало в моем мозгу, когда я мчалась к месту аварии. Ни единой мысли в голове не было. Какой там шантажист?! Какой Ельчанинов?! Я обо всем забыла...

Первой мыслью, когда я рухнула на колени рядом с Парнишей, было: «Жив или нет?». Его глаза были закрыты. Курточка на груди пестрела яркими лохмотьями, промокшими в крови.

— Ой, мамочки! — надрывно взвыла я и потянулась к шее Костиного бойфренда, туда, где, по моим предположениям, находилась сонная артерия. Попала я довольно удачно, под рукой прощупывался слабый и неровный пульс.

— Он жив? — услышала я над своим ухом голос Ильи.

— Слава богу, да, — выдавила я срывающимся голосом.

— Я уже вызвал «Скорую», — сообщил мне господин Ельчанинов.

Я завертела головой. Возле лежавшего на земле пострадавшего уже собиралась толпа. Водитель «Газели», на капоте которой виднелись клочки одежды и смазанная полоса крови, безвольно сидел в кабине, уронив голову на руки. Шоферу было не больше лет, чем лежавшему передо мной Парнише. А то и меньше. Его лицо стало белым как мел. (Никогда не думала, что это выражение может точно отображать цвет человеческой кожи.) Губы тряслись, в глазах застыл дикий ужас.

В этот момент в груди Парниши противно забулькало, и все мое внимание сосредоточилось на его грязном лице. По виску, откуда-то из-под волос, ползла алая струйка крови. Но это я заметила краем глаза. Я не могла оторвать взгляд от розоватой пены, запузырившейся на его губах.

— Ксюха, — слабо позвал Парниша, неожиданно разлепив веки.

— Молчи, молчи, не разговаривай. Вот приедет доктор, сделает укол, сразу станет легче, — продолжала лопотать я.

— Он... хотел... Он... уходит от...— снова зашелестел Парниша. Тут он с трудом скосил глаза в сторону Ильи, потом взгляд вернулся ко мне. — Я... никогда его бы не выдал. Никогда, — пробормотал Парниша. Видимо, это отняло у него последние силы. Глаза закатились за серые зеки, и изо рта снова показалась алая пена.

— Помогите! — истошно заорала я.

— Отойдите! Дайте пройти! Дорогу! — послышался властный, спокойный голос. Сквозь толпу пробиваюсь бригада неотложки в сопровождении милиционера.

— Сю... ха... Про... ти, — снова забулькало в горле Парнищи. Членораздельной речи у него не получилось, но я поняла и встала, давая место врачу.

А вот дальше у меня случился небольшой провальчик в памяти. Меня кто-то о чем-то спрашивал, я даже что-то отвечала. Кажется, интересовались, знакома ли я с пострадавшим, и, по-моему, я назвала Парнишино имя и фамилию. Помню, куда-то рвалась...

В себя я пришла лишь в длинном больничном коридоре. Я сидела в обшарпанном деревянном кресле. Такие раньше в кинотеатрах ставили. Почему-то болела рука.

— Ты как? — участливо спросил Илья, сидевший передо мной на корточках.

— Нормально... Что с Парнишей?

— Мне не сказали, — словно извиняясь, улыбнулся Илья. — Сообщили, что случай очень тяжелый, и он в операционной. Прогнозов пока никаких.

Что тут скажешь? Можно только надеяться.

— Рука болит, — пожаловалась я.

— Это тебе успокоительный укол сделали.

— Действует, — попыталась я улыбнуться. — Почему ты за ним гнался?

— Ксюш, это он тебя шантажировал, — опустил голову Ельчанинов.

— Нет, Илья, ты ошибаешься. Это не он. Он, конечно, меня не любит... Но чтобы...

— Прости, но это правда. Я застал его прямо в квартире. Мы поговорили... Он видел тебя на месте убийства Щербинина. И еще он о куртке говорил. Видел, как какой-то Котя её стирал. Тут я не очень понял...

— Господи! — взмолилась я, который раз за день. — :Дай телефон! Котя же еще ничего не знает.

Илья молча передал мне мобильник.

— Котенька, Котя! — закричала я едва услышав голос Антименко. — С Парнишей несчастье! Мы в больнице!

— Еду!

Я вернула мобильник Ельчанинову, но тут же спохватилась.

— Я же не сказала, в какой!!

— Ксения, успокойся. В нашем городе по «Скорой» привозят только сюда, в БСМП.

— Да, конечно, — успокоилась я. — Илюша... пожалуйста... Понимаешь...

— Не мнись, говори, — посоветовал Ельчанинов.

— Хорошо. — Я тяжело вздохнула. — Котя мой друг, тот самый, о котором я тебе говорила. Они с Парнишей.. жили вместе.

Он подбодрил меня взглядом, и я решилась.

— Уходи, пожалуйста, отсюда. Я не хочу, чтобы ты видел его слезы. Извини.

— Хорошо, я уйду, — отозвался Ельчанинов, выпрямляясь во весь рост, — Мне нужно заехать в ГАИ, как свидетелю аварии, и так еле отмазался. А потом, если хочешь, я отвезу тебя домой.

— Нет, нет, спасибо, не нужно. Доберусь, не беспокойся, — заверила я его, понимая, что мне ещё придётся повозиться с бедным Костиком. Да и неизвестно, когда закончится операция.

После ухода Ильи я некоторое время оставалась в мрачном коридоре совершенно одна. Чтобы не думать о словах Ельчанинова, пробежала глазами блеклый плакатик на стене. «Мойте руки перед едой!» — гласила стандартная надпись.

«И не шантажируйте ближнего своего!» — горько подумала я и невесело хмыкнула себе под нос. Вот уж на кого никогда бы не подумала, так это на Парнишу. Как же мы ошибаемся в людях!

Я спустилась на улицу и через некоторое время увидела мчавшегося на всех парах Антименко.

— С тобой все в порядке? — крикнул Костя, не добежав до меня десятка метров.

— Котик! Да! — ринулась я к нему. — С Парнишей плохо. Он под машину попал! Сейчас в операционной.

— Что с ним? Диагноз! — требовательно рявкнул Антименко мне на ухо.

— Откуда я знаю, Костя?! Я не врач. В приемном покое мне ничего не сказали.

— Пошли!

Ухватив за руку, Антименко поволок меня в приемный покой. Через несколько минут он уже бушевал в кабинете, требуя от врача ответа на свои вопросы.

Я тихонько сидела в коридоре и слушала его голос за дверью. Слов было не разобрать, но тон Константина Михайловича был угрожающий. Задумавшись, я не уловила момент, когда за дверью стало тихо. Я забеспокоилась, подкравшись к двери, прислушалась и ничего не услышала. От волнения я забегала по коридору.

Наконец дверь распахнулась, и из кабинета буквально вывалился Костя. Резво подскочив, я усадила Антименко в кресло.

Котя, ну что? Как он?!

Антименко сжимал бумажку, на которой неразборчивым почерком было написано несколько слов (видимо, на латыни).

— Он мне только это сказал. И написал. У него очень много работы, — упавшим голосом произнес Костя, — ничего не понял. Понял только, что положение крайне тяжелое.

— Если нам повезет... — пролепетала я и бросилась к телефону, звонить в терапию. К огромной моей радости, Алинка оказалась на месте.

Мы с Костей перешли в корпус, где располагалась терапия, и через несколько минут уже находились в ординаторской, у госпожи Ахметовой.

— Ксень, ему можно сказать правду? — шепотом спросила Алинка, отозвав меня в сторонку.