Марианна Баконина - Смерть на выбор

— Предположим, я прыгаю от восторга, и что же предлагает твой Балашов?

— А я откуда знаю? Он тебе предлагает. — Балашов, сидевший напротив нее, решил поиграть в уклончивость. — Он передал тебе визитку.

Лизавета закипятилась — правила хорошего тона насчет знакомств и всякого такого бабушка внушила ей крепко-накрепко.

— Можешь передать ему мою.

Андрюша опешил.

— И заодно передай, что воспитанные люди знают, кому, как и при каких обстоятельствах передают визитные карточки. Он, кажется, собирается в парламент, там хорошие манеры не помешают.

— Ах, ты об этом. — Андрюша заметно расслабился. — Я, конечно, передам.

— Тогда поехали, — не стала тянуть кота за хвост Лизавета.

До студии она добралась в половине одиннадцатого.

Никаких вестей от Игоря Сергеевича не было.

Пришлось ждать. Она, как примерная девочка, сидела у телефона, отвечала на все звонки, аккуратно записывала, кому что передать из соседей по комнате. А попутно сражалась с выпускающим редактором — у того не было камеры, чтобы послать на какой-то кардиологический конгресс, и он пытался убедить Лизавету одолжить бригаду на полтора часа. Лизавета в ответ огрызалась и твердила, что о конгрессе можно сказать устно или вообще не говорить. Потом звонки посыпались один за другим.

Первый был оформлен в лучших западноевропейских традициях. Искаженный телефоном и от этого капельку металлический женский голос сначала поинтересовался, действительно ли это редакция информации, потом уточнил, что к аппарату следует пригласить Елизавету Алексеевну Зорину, а убедившись, что все в порядке, торжественно объявил: «С вами будет говорить Андрей Григорьевич Балашов». Не хватало только троекратного удара церемониймейстерского посоха, вместо этого нежно щелкнул переключатель внутренней АТС. У Андрея Григорьевича Балашова был приятный баритон.

— Здравствуйте, дорогая Елизавета Алексеевна, мы, к моему великому сожалению, не были представлены друг другу. Впрочем, сей печальный факт легко поправить, легко поправить. — Лизавета слушала плавно льющуюся речь и размышляла о том, что и как сказал своему тезке ее политический консультант. Видимо, о хороших манерах говорилось немало, ее собеседник безупречно раскладывал пасьянс светского общения. К деловой части разговора он перешел минут через пять, после вставленных к месту Лизаветиных «О да!», «Как мило!» и «Разумеется!»: — Как я понял, Андрей изложил в общих чертах суть моего предложения, только было бы неплохо при личной встрече обсудить детали. Как я слышал, вы играете в теннис, может быть, составите мне компанию сегодня?

— С удовольствием. Только я не знаю, во сколько сегодня освобожусь. — Лизавета сознавала, что откладывать встречу не имеет смысла — чем конкретно занимался Кастальский для «Всей России», выяснить нужно поскорее.

— Теннис-клуб, где я играю, работает допоздна. Скажем, в девять.

— Девять — очень хорошо. Где мы встретимся? — откликнулась Лизавета.

— Он расположен довольно далеко, я пришлю за вами машину в половине девятого. Куда?

Лизавета прикинула и решила, что удобнее ехать от студии. Они договорились.

Почти сразу позвонил Игорь Сергеевич Лужин и обрадовал Лизавету вестью, что об интервью договориться удалось и что в половине второго Анатолий Иванович будет в прокуратуре города и там сможет встретиться с телевизионной бригадой.

Третьим дозвонился Гриша Воробьев. До него, наверно, как дошел слух, что Лизавета его разыскивала, так он решил найтись. Лизавета изложила свои вопросы.

— Лелечка, ты что? Решила сама расследовать смерть Кастальского? — Гриша сразу догадался обо всем. — Лелечка, брось это. Я с ним работал много, там очень путаные дела. Не стоит вмешиваться. Честно.

— Я не вмешиваюсь, просто мне надо знать.

— Надо знать ради чего? Олег должен был плохо кончить. Все его прихваты, вы их не замечали, но он постепенно связывался не с теми людьми, он слишком любил деньги.

— Это не означает, что его должны были убить. Его убили, Гриша.

— Опомнись! Подумай, в каком мире ты живешь! Прекрати играть в борьбу за справедливость. Такие игры сейчас не в моде.

— Гришка, я прошу только сказать, что вы с Кастальским монтировали в последнее время. И все. И я не понимаю…

— Вижу, что не понимаешь… — перебил ее Воробьев. — Лучше ответь честно, я смогу тебя переубедить или ты все равно будешь упорно лезть в это дело?

— Буду, — честно ответила Лизавета.

— Ладно, мы можем сейчас попить кофе, я на студии.

— Через пятнадцать минут, в дальнем баре.

Лизавета отправилась к выпускающему редактору и сообщила, что интервью с директором ФСБ Шишковым, которого тот так ждал, будет. Потом позвонила в киногруппу, попросила бригаду собраться без четверти час.

Гриша уже ждал ее в баре — он выбрал единственный столик для двоих, спрятанный за стойкой бара. Самый укромный и уединенный, если можно говорить об уединении в производственном буфете.

Гриша Воробьев, один из лучших видеоинженеров Петербурга, был пижоном. Причем пижоном особенным. Он всегда носил белоснежные крахмальные рубашки и кашемировые яркие шейные платки. Дополненные видавшей виды черной джинсовой курткой и тоже боевыми синими джинсами, его наряды производили сильное впечатление на молоденьких журналисток, манекенщиц и прочих девушек, обитающих при телевидении. Чего, собственно, Гриша и добивался. Гриша Воробьев был сердцеедом.

— Значит, убедить тебя не впутываться в эту историю я не смогу? — Он осмотрел Лизавету с ног до головы и остался доволен осмотром. Гриша любил красивых женщин — и корыстно, и бескорыстно — как получится. — Тогда слушай. Я не знаю, что задумал Кастальский, но то, чем мы занимались, выглядело весьма странно. Он снимал почти всех кандидатов, не только «Всю Россию», вопросы всем задавал стандартно-предвыборные. Как справиться с инфляцией, как одолеть преступность, как покрыть бюджетный дефицит. В общем, сама знаешь. Это одна часть. Вторая выглядела куда более странно — он у всех интересовался, кого из соперников они считают напрямую связанными с организованной преступностью.

— И что они отвечали? — встрепенулась Лизавета.

— Что отвечают в таких случаях. Кто-то общими словами, кто-то тут же начинал обвинять всех, кроме себя, кто-то называл одну-две фамилии. Но эти материалы Кастальский не использовал — они были на исходниках, я их видел, — он не сделал с ними ни одной передачи. Понимаешь? Кстати, правда, что все исходники пропали?

— В «Призме» тогда взяли весь архив и, вероятно, все исходники Олега. По крайней мере, милиция ничего не нашла.

Гриша кивнул и отправился за следующими порциями кофе.

— Тогда тебе следует знать две вещи, может быть, они заставят тебя задуматься. Во-первых, все это выглядело так, словно Кастальский собирал для кого-то компромат. Не для передачи, а для кого-то. Во-вторых, он брал интервью у Локитова.