Александр Апраксин - Три плута

В трепетном волнении ожидала она возвращения своей горничной. Впрочем, та пришла довольно скоро.

— Ну, что? — набросилась на нее Молотова.

— Видела, барышня, сама видела своими собственными глазами, — начала та, — самих их видела, Назара Назаровича, барышня золотая… Только это стала я подходить к их дому, а коляска-то меня обгоняет и прямехонько к подъезду, так это ловко подкатил кучер. Ну, и Назар Назарович тоже с ловкостью, будто совсем еще молодой барин, и с таким графским форсом, просто что князь какой, из коляски вышли и громко приказывают кучеру: «Отпрягай! Я, — говорит, — сегодня никуда больше не поеду». А лицо у них веселое-превеселое и счастливое-пресчастливое.

Это сообщение, должно быть, мало понравилось Ольге Николаевне, и она довольно резко заметила своей девушке:

— Удивительная наблюдательность в тебе вдруг проявилась! То пред глазами своими ничего не разберешь и путаешь, то внезапно разобрала, весел ли и счастлив Назар Назарович. К тому же для меня это совершенно безразлично; я только посылала тебя узнать, не случилось ли, чего доброго, и с ним какой-нибудь беды. Ступай!

Оставшись в одиночестве, она подумала: «Странно! Если бы Мустафетов учинил какое-нибудь темное вексельное дело, то ведь его арестовали бы. Вероятно, Тотошу так же, как меня, вызывали свидетелем, а там, может быть, с ним приключилось что-нибудь совсем неожиданное. А если?.. Но, Боже мой, даже страшно подумать! И притом что такое мог бы учинить Тото? Не из таких он. Впрочем, откуда у него все это время были деньги? Я даже спрашивала его раз, когда он при мне в течение трех дней вторую сотенную менял. Он говорил, что у него скоро еще больше будет, что такой благодетель старичок нашелся. Но неужели он пустился в какую-нибудь компрометирующую аферу? Вот меня в свидетели тащат… Как это ужасно! А хуже всего — это теряться в предположениях и догадках».

Конечно, никто до следующего дня не мог дать ей ответ на все мучительные вопросы. Она провела беспокойную ночь и на другой день, уже в половине десятого, входила в здание окружного суда, значительно опередив назначенное по вызову время. Целою вечностью показались ей эти полтора часа. На какие жертвы не была она готова, лишь бы поскорее узнать, в чем дело. Но, когда наконец ей пришлось предстать перед следователем, она все-таки постаралась казаться спокойною.

После формальностей начался допрос:

— Вы знаете губернского секретаря Анатолия Сергеевича Лагорина? — спросил молодой юрист.

— Да, знаю, он бывает у нас.

— В качестве кого бывает или, вернее, бывал у вас в доме Лагорин: в качестве ли жениха или просто хорошего знакомого?

— Он просил моей руки, но знал, что я за него не могу выйти и никогда не выйду замуж, и продолжал ездить к нам просто как хороший знакомый.

— Почему вы сказали, что не могли выйти за него замуж и никогда не вышли бы?

— Он для меня не партия.

— А разве его материальное положение вам хорошо известно?

— Да, он от меня ничего не скрывал.

— Ах, вот как! Так не потрудитесь ли вы мне точнее определись, в чем выражалось материальное положение господина Лагорина?

— Я знаю, что из дома ему высылали, должно быть, очень немного, — сказала Молотова, — он всегда нуждался в пустяках, а расход в двадцать-двадцать пять рублей считался по его средствам крупным. Если иногда я просила его о маленькой услуге, он не скрывал, что сегодня у него денег нет, а завтра постарается достать и непременно купит то, чего я просила.

— Ну, а вы часто выезжали с Лагориным вместе по театрам, в цирк или в отдельные ресторанные кабинеты?

— Прежде не очень часто; только вот в эти последние дни у него было больше денег, и он каждый день приглашал меня куда-нибудь.

— Угодно вам, может быть, определить более точно ваши отношения к Лагорину? Это и для вас, и для него очень важно!

— Я - девушка, — сказала Молотова, стыдливо вспыхнув очень кстати и умело. — Я выезжала с ним потому, что верила ему и никогда не ожидала от него ничего дурного.

— Однако господин Лагорин рассказывал некоему старику Онуфриеву, будто вы вовлекли его в непомерные расходы и даже запутали в долгах.

— Я его вовлекла? Я запутала?

Молотова даже побледнела от негодования. Такая ложь, такая черствая неблагодарность за ее ласки, за ее поцелуи, за ее удивительную к нему снисходительность! Разве: когда-нибудь она требовала от него?.. Эта низость глубоко возмутила ее.

А следователь продолжал:

— Лагорин говорил этому свидетелю, будто вы постоянно требовали от него самых невозможных вещей. Правда это?

Ольга Николаевна сочла нужным горячо вступиться за себя. Она заявила:

— Это со стороны Анатолия Сергеевича такая возмутительная клевета, что я хотела бы ему в глаза сказать, как он бессовестно лжет, вероятно с целью оправдать себя.

— Очень возможно, что вам представится подобный случай, — заметил следователь. — Я дам вам очную ставку с ним.

— Я и без очной ставки всю правду скажу. Я вообще ненавижу ложь, притворство и людей, старающихся казаться выше своего настоящего положения. Я смотрела на Лагорина, как на совсем безопасного мне компаньона и развлекателя. Не опасаясь с ним за что-либо серьезное потому уже, что сама я никогда увлечена им не была, я, однако, теперь должна сознаться, что сделала непростительную ошибку. Я принимала от него всякие мелкие услуги как выражения дружеского желания угодить мне. Так, например, он брал мне билеты в театр и сам ехал со мною; иногда устраивались поездки в загородные увеселительные заведения, часто мы с ним обедали или ужинали где-нибудь в ресторане.

— В отдельном кабинете? — поинтересовался следователь.

— Да. Ему это доставляло большое удовольствие, а мне было безразлично, — с полнейшим отсутствием какой-либо застенчивости, точно считая это совершенно понятным, пояснила Ольга. — Но я хочу сказать вам, что ничего подобного я никогда от Анатолия Сергеевича не требовала, так как знала его стесненные денежные обстоятельства. Я, напротив, всегда говорила ему, чтобы он только не делал глупостей. И вдруг на днях он явился к нам с несколькими сотенными бумажками и на мой вопрос ответил, что достанет еще и еще. Он сказал мне: «Я теперь открыл источник».

— Вы положительно помните, что на ваш вопрос Лагорин именно так выразился?

— Слово в слово.

— И вы готовы подтвердить это на суде под присягою?

— Да как же не готова, когда это чистейшая правда? Моя обязанность ничего не скрывать.

— В таком случае могу объявить вам сущность дела: Анатолий Сергеевич Лагорин обвиняется в подделке и учете векселя от имени графа Козел-Горского.

— Неужели? Но ведь это ужасно! Так эти деньги он достал под фальшивый вексель? Но скажите, пожалуйста: о чем он думал, несчастный? Ведь теперь он погиб! И ведь вот какая странная вещь: я всегда находила его ненормальным.