Александр Апраксин - Три плута

— Нет, не был.

— Вот то-то и есть! Поведение Онуфриева как нельзя более ясно. К тому же подтверждением кое-чему служат показания его дворника, Никиты Кириллова, и его хорошего знакомого, Дементия Петрова. Первый из них показал, что в шестом часу пополудни двадцать первого марта его призвал в свою квартиру домовладелец и, указывая на чужого молодого барина, сказал: «Вот вчерашний барин опять приехал; сбегай-ка за Дементием Петровым и попроси его сейчас сюда».

Лагорин вдруг вспомнил:

— Я действительно сам заметил, как Онуфриев сказал своему дворнику про меня: «Вот вчерашний барин». Но я этому не придал никакого значения и подумал, что он просто обмолвился.

— Как у вас все просто объясняется. Но позвольте мне продолжать. Дворник ничего больше не знает, а Дементий Петров говорит, что когда он пришел по зову к Онуфриеву в шестом часу вечера двадцать первого числа, то застал у него молодого человека. Онуфриев сказал ему, что это господин Лагорин, продавший известному спортсмену Козел-Горскому лошадей из своего киевского имения и желающий учесть полученный в уплату от графа вексель в тысячу рублей. Векселей же у него, Лагорина, должно быть, таких несколько, так как один он уже учел у него самого, то есть у Онуфриева. Дементий Петров от учета отказался, так как векселя принимает он только купеческие. Затем он от Онуфриева ушел и больше вас не видал. Так ведь?

— Ничего из их разговора я расслышать не мог, — ответил Лагорин.

— Опять-таки очень находчиво, но маловероятно. Вы все упускаете из виду, что я не могу удовольствоваться находчивыми ответами и требую от вас доказательств. Но слушайте дальше. По словам Онуфриева, вы умоляли его дать вам триста рублей под вексель графа Козел-Горского в четыреста рублей с вашим бланком, потому что вы безумно влюблены в некую Ольгу Николаевну Молотову, которая разоряет вас.

— Это ложь! Это безбожная клевета! Я и имя это не помышлял даже произнести перед совсем чужим мне человеком! — в крайнем негодовании воскликнул Лагорин.

— Это надо доказать.

— Онуфриев не может подтвердить присягою подобное показание! — взволнованно продолжал Лагорин. — Я ему никогда об Ольге Николаевне не говорил. Она никогда не разоряла меня. Она — честная и достойная девушка. Как смеет этот гнусный клеветник впутывать ее имя в такое грязное дело?

Но следователь скептически сказал:

— Что вы сами начинаете признавать выдачу фальшивого векселя делом грязным — это, конечно, шаг вперед, но впутали вы в него сами имя Ольги Николаевны Молотовой, и я вынужден вызвать ее для выяснения вашей личности. Еще раз советую чистосердечно сознаться во всем. Ваше признание ускорит предварительное следствие, а это тем более дорого для вас, что сократит ваше предварительное заключение…

— Как предварительное заключение?!

— Я обязан принять меры к пресечению вам возможности уклониться от следствия и суда.

Лагорин почувствовал, как у него замерло сердце, и едва слышно проговорил:

— Вы хотите арестовать меня?

— А то как же? Обязан. Во-первых, само преступление влечет за собою лишение всех прав состояния.

— Но если я не виновен?

— Вот это вы нам докажите! Наоборот, все прямо ясно и неопровержимо доказывает нам вашу виновность. Только сознание, раскаяние и молодость могут еще вызвать к вам снисхождение. Упорство и изворотливость — плохой путь к спасению. Я сам, при полном вашем раскаянии, мог бы еще изменить меру пресечения и отпустить вас до суда на поруки. Но вы этого, видимо, не хотите.

Внезапно какая-то мысль мелькнула в голове Лагорина, и он, радостно ухватившись за нее, спросил следователя:

— Но какая же могла быть у меня цель в совершении преступления из-за трехсот рублей, когда я сам обеспеченный человек? Отец высылает мне каждый месяц сто рублей, жалованья я получаю пятьдесят, и мне стоило бы только протелеграфировать, чтобы получить не триста, а хоть тысячу рублей от родителей, которые меня во всякое время выручат.

— Ну, на это ответ самый простой: вы же сознаетесь, что запутались в мелких долгах и, стало быть, достать вам еще денег на ваши удовольствия было бы трудно. С другой стороны, вы, вероятно, предполагали до срока векселя все наладить и вывернуться из беды. Может быть, именно рассчитывая на доброту ваших родителей, вы были уверены, что они в крайнем случае выручат вас. Все это в уголовной практике повторялось множество раз. Но тогда грех или преступление искупались сознанием и раскаянием, а в вас упорство вызвано уверенностью, что вы сумеете оправдаться, — произнес следователь и принялся что-то писать.

Лагорин понял, что почва ускользала из-под его ног и что он летит в разверзшуюся бездонную пропасть. У него не было более слов в свое оправдание, так как все, казавшееся ему ясным, представлялось молодому юристу вымыслом и ложью.

По окончании своей работы следователь прочитал обвиняемому все записанное и предложил подписать протокол допроса. Затем он приступил к постановлению о заключении губернского секретаря Анатолия Сергеевича Лагорина под стражу.

В то же утро была вручена повестка с вызовом в качестве свидетельницы и Ольге Николаевне Молотовой. Она страшно перепугалась. Целый день прождала она Лагорина, почему-то думая, что натворил беду Мустафетов, так как в повестке было только сказано: «По делу об учете подложных векселей графа Козел-Горского», — а кем подлог был совершен — не упоминалось. Зная от Лагорина об истории Мустафетова в Киеве, она хотела спросить его, как ей быть, и вообще посоветоваться на случай, если Мустафетов приплел ее к своей жизни.

Увы! Тотоша, как она ласкательно называла предмет своих развлечений и утех, не явился даже и к вечеру, ввиду чего она решилась послать за ним служанку. Та вернулась с удивительно странным ответом:

— Подумайте, барышня, что я узнала!

— Да что такое? Ты меня пугаешь.

— Их с утра увез околоточный к судебному следователю и больше о них ни слуху ни духу.

Ольга Николаевна совсем растерялась. Находившаяся при этом мать ее решилась робко заметить:

— Вот твои случайные знакомства, разъезды с чужими, Бог весть откуда явившимися людьми по ресторанам да по театрам.

Но дочь так прикрикнула на нее, что запуганная женщина предпочла умолкнуть и снова поскорее уйти в свою комнату, как улитка в скорлупу.

Ольга Николаевна сумела только додуматься до одного: она отправила свою служанку на Конюшенную, поглядеть, что творится у Мустафетова. Почему-то ей казалось, что ужасная история исчезновения Лагорина в сообществе околоточного надзирателя и вызов ее самой свидетельницей к следователю должны быть связаны с ее последней ссорой с Назаром Назаровичем. Ей думалось, что Мустафетов совершил какую-нибудь штуку, вроде той, за которую его судили в Киеве, и что за Лагорина и за нее теперь ухватилась следственная власть, как за людей, хорошо знавших его.