Алла Полянская - Прогулки по чужим ночам

— О чем расспрашивали?

— Вот дура, говорю же — о тебе. Ну, какая ты, о привычках твоих... Я им, конечно, не сказала, какая ты сука, пусть это станет для них сюрпризом, но ты имей в виду.

— Хорошо. Спасибо тебе, Тань.

— Не за что. — Она пожала плечами, отгоняя неловкость. — Ты смотри, балерина, чтоб мы и тебя вот так, как Ирку, не... черт, что я болтаю? А Рыжий — настоящий красавец. Спишь с ним?

— Нет.

— Ну и дура. Он за тобой всю жизнь, как подсолнух за солнцем.

— Что ты говоришь? Он просто мой друг.

— Только такая, как ты, может не видеть очевидного. Смотри, балерина, это тебе не Стас, плесень гнилая.

— Почему плесень?

— Отродясь такой.

— Да ну, глупости.

— А я тебе говорю. Я всегда знаю, кто есть кто, чуйка у меня. Потому ты меня так раздражаешь.

— Не понимаю...

— Да где уж тебе понять! Ты всегда была — словно аристократка, и ничего к тебе не липло. Ни черта ты в людях не понимаешь, хоть и ученая. Всех по себе меряешь, а только не все такие. Ладно, пора мне, дома дети ждут. Чего смотришь? Двое их у меня, я уже давно завязала, на железке работаю обходчицей, и муж тоже. Давай, балерина, не кашляй и смотри под ноги.

Она уходит, ее бесформенная фигура исчезает за поворотом. Вот вам и Танька! Не зря Старик на нас жизнь потратил. Старик... О чем он хочет поговорить? Неужели и к нему приходили таинственные посетители? Только я не понимаю, кого и почему я могла заинтересовать.

— Лиза! — Это Стас.

— Зачем ты приехал?

— Я приехал на похороны, Ирку проводить.

Он стоит, освещенный закатным солнцем, и мне так больно его видеть, что нечем дышать. Я же... любила его. И, может, люблю до сих пор. Только видеть его сейчас для меня — худшее из зол. Стасик, что ты сделал со мной?

— Жалко ее. — Он смотрит так знакомо, и мое сердце сжимается от боли, уже забытой. — Я должен кое-что тебе сказать.

— Говори.

— Я не знаю, что происходит, но вокруг тебя началась какая-то возня. Лиза, ты в опасности, и если в последнее время произошло что-то... необычное, расскажи мне.

— Я тебе говорила: убили моего соседа. Ну а теперь — Ирка. Это считается необычным?

— Ты же не успела с ней поговорить. О чем ты хотела расспросить ее?

Спасибо, коллега, не сдал меня. Значит, кто-то уже интересовался, успела ли я побеседовать с Иркой. Теперь — мой ход.

— Я просто пришла ее навестить.

— Лиза...

— Мне нечего тебе сказать. Я не понимаю, кто может мною интересоваться? Я просто врач, обслуживаю обычных людей, не знаю никаких тайн, кому я могла понадобиться — сирота без роду, без племени? Стас, ты и сам это знаешь.

— Да, но стало очевидным, что чего-то мы не знаем. Чего-то, что непосредственно тебя касается.

— Тогда тебе известно больше, чем мне.

— Лиза, я очень прошу: будь осторожна. Вот, возьми.

— Что это?

— Сотовый. Я знаю, что у тебя свой есть, но этот номер буду знать только я. Если что-то случится, немедленно звони, я приеду и вытащу тебя.

— Что может случиться?

— Не знаю. Но выясню, я уже работаю над этим. Ладно, мне пора, пойду, попрощаюсь со Стариком.

Он уходит, а я обессиленно опираюсь о стену. Не знаю, что и думать, но я точно непричастна ни к каким сомнительным делам. Так почему вокруг меня происходит что-то непонятное? Может, меня с кем-то перепутали? Невозможно. Расспрашивали-то именно обо мне. Чертовщина какая-то.

Старик живет в маленьком домике, который стоит среди пожелтевшего сада. Мы все бывали здесь не раз, особенно когда он поселился в нем навсегда. До этого он практически жил в интернате, спал на диване в кабинете, ел с нами в столовой. Ему платили какую-то зарплату, но он никогда не копил деньги, потому что регулярно то одному, то другому его воспитаннику требовалась помощь. Он и нам с Рыжим постоянно присылал переводы, покупал и привозил вещи. Мы все воспринимали это как должное, он был нашим отцом и заботился о нас, а теперь мы, встав на ноги, помогаем ему — кто как может. На его пенсию не то что жить — умереть нельзя.

— Тут Татьяна принесла пирогов, а Вова Прищепа мяса и масла, я не голодаю. — Старик суетится, стараясь устроить нас поудобнее. — Давно вы не приезжали, давно, а денег не стоило присылать, заработок у врачей известно какой, у меня все есть, сколько мне одному надо? Вот, устраивайтесь. Я так понимаю, тайн друг от друга у вас до сих пор нет.

— Нет. — Рыжий удивленно смотрит на него. — А что случилось?

— Дело такое... — Старик надевает очки. — Недели три назад приезжали ко мне люди. Я сразу понял, что они не с добром. Правда, вели себя прилично, но расспрашивали о Лизе — какая она, кто ее родители, знает ли она что-то о себе, искала ли родных. Мне нечего было скрывать, но мои ответы их, похоже, не удовлетворили, поэтому они расспрашивали Татьяну и еще кое-кого.

— Что за дела? — Рыжий от удивления даже встал. — Кому это могло понадобиться?

—Я не знаю. — Старик склоняет голову, его седина искрится на свету. — Но я решил поинтересоваться. Собственно, я сам когда-то предлагал вам поискать родных и помню, с какой горячностью вы отказались. Я решил, что будет не лишним провести собственное расследование. За годы работы в системе образования я оброс знакомыми, друзьями, и коллеги помогли мне. Я собрал все документы, касающиеся Лизы. Вот они.

Старик достает из ящика стола толстую синюю папку, старомодную, с завязочками. В таких папках в нашей канцелярии хранили личные дела воспитанников, только они были тоненькие, а эта раздулась, как поросенок.

— Видите, прямо как у Остапа Бендера — папка. — Старик смеется. — Там много интересного, но ответа на свой вопрос я не нашел. А сейчас отдаю ее тебе — вернее, вам обоим. Вы сумеете разобраться. А теперь рассказывайте, рассказывайте все.

Мы сидим в удобных старых креслах. Мне хорошо здесь, в гостях у Старика. Он — единственный человек, которому на самом деле не все равно, что происходит с нами. Я помню, как мы когда-то вслух читали «Педагогическую поэму», Ирка слушала, а потом ревниво прошептала: «А наш Старик все равно лучше». Ирка... Вот и все, дорогая.

— Как же с Ириной так? — Павел Семенович горестно качает головой. — Я всегда тревожился о ней, она упрямая, неуравновешенная и самолюбивая девочка, но талантливая и добрая. Была. Как это несправедливо — я, старик, живу, а ее нет. Как это страшно.

— Время такое, папа. Время поменялось, а она не поняла этого.

— Да. — Старик смотрит в потемневшее окно. — Время сейчас жестокое, а может, это мы, люди, делаем его таким?

— Может...

— Ну а теперь пора спать. Лиза совсем клюет носом. — Старик поднимается. — Ложитесь на кровати, дети, а я в гостиной на диване. Вадим, помоги мне с постельным бельем — смотри, Лиза спит на ходу.

В доме Старика только две комнаты и гостиная, она же и столовая одновременно. Мы идем в спальню, он открывает старый послевоенный шкаф, достает чистое белье, пахнущее детством. Сколько ему лет, нашему Старику? Скоро девяносто, через год. И мы не знаем другого отца, кроме него. Мы, волчата, подобранные на свалке, привязаны к нему крепко, потому называем его отцом.